На этой неделе читаем "Новую газету". Тем более и повод для этого есть: с 15 марта "Новая газета" в Санкт-Петербурге выходит на 24 полосах. Авторы питерских страниц этого издания стремятся следовать стилю московских, в основе которого сочетание информативного и декоративного способа изложения. Например:
"Оскар" – всего лишь кульминация киногрез. Не о нем ли мечтает каждый из продюсеров, запуская свой фильм на большой конвейер Голливуда?
В целом москвичи справляются с приемами выразительного письма, хотя есть и проблемы. Одна из них – неточности в воспроизведении события из-за ориентации, скажем так, на элитарный язык. Вот фрагмент из материала о приезде в Москву Катрин Денев:
Самым трудным в фундаментальном сиквеле... было "вынырнуть" из-под обвала материалов о французской звезде.
Во-первых, сложное для восприятия и неуместное в сочетании с определением фундаментальный заимствованное слово сиквел. Английское SEQUEL означает "продолжение, то, что будет дальше". Обычно так называют продолжение фильма или сериала. Во-вторых, в метафоре "вынырнуть" из-под обвала материалов, как и во всякой метафоре, приблизительное обозначение ситуации. Вспоминается Б.Л. Пастернак, писавший, что "прямая формулировка и метафора – не противоположности, а разновременные стадии мысли, ранней, мгновенно родившейся и ещё не проясненной в метафоре, и отлежавшейся, определившей свой смысл и только совершенствующей свое выражение в неметафорическом утверждении". В журналистском тексте метафора "вынырнуть" из-под обвала материалов легко считывается из-за часто употребляемого в прессе слова обвал. Но здесь оно не имеет обычного для СМИ переносного значения "резкое и быстрое ухудшение положения (в угрожающих масштабах)". Перенос возникает на базе значения "груда, лавина камней, горной породы", поэтому глагол вынырнуть не совсем точный для того "кадра", который должен "увидеть" читатель. Образные средства языка требуют особых навыков и предполагают чистоту языкового кода. Кроме того, внедрение приемов поэтики, приемов художественного письма деформирует документальность изложения. Это значит, что должна быть определена мера их использования с учетом специфики потребителя продукции СМИ и основной функции прессы – сообщение достоверной информации о реальной действительности. Форсированное выразительное письмо переводит реальное в ирреальное.
Читая на питерских страницах "Новой газеты" материал "Фарс-пост", я все время вспоминала фразу, высказанную Т. Толстой в программе НТВ "Свобода слова": "Рыбкин начал вписываться в тот сказочный дискурс, в котором наш народ сейчас живет". В "росписи" декораций для этой сказки принимают участие и журналисты. Достаточно вспомнить хотя бы программы Сергея Доренко. И вот корреспонденция "Фарс-пост" – о "беспрецедентной по масштабам голодной забастовке в пенитенциарной системе Петербурга и Ленобласти". В заголовке – умелая, красивая языковая игра. Она втягивает читателя в процесс сотворчества и сообщает тексту интерактивность. В этом фарс-посте "прочитывается" и аванпост (передовой сторожевой пост; передовой пункт, опора чего-либо), и пост (в контексте идущего Великого поста), и иноязычная приставка пост- (после забастовки). В сочетании со словом фарс возникающая многозначность приобретает оценочный компонент, что тоже важно для медиа-текста. Однако эта языковая игра, как и всякая игра, вводит в осмысление события элемент условности. Тут бы журналисту остановиться или хотя бы умерить свой пыл, следуя определенному принципу отбора лексических средств, чтобы организовать восприятие читателя по правилам начатой заголовком игры. Но, вероятно, азарт автора уже не остановить. Реальные участники минувшей забастовки становятся в тексте персонажами с не вполне ясными функциями из-за неумения журналиста скорректировать систему номинаций героев. Так, прямые наименования подследственные и осужденные сменяются знаками разных эпох и культур: карбонарии – сидельцы – последователи Брэгга – постящиеся – коллеги из 4-й колонии – "мятежники" – Бонни и Клайды невского розлива. Инициатор забастовки – местный авторитет Леха Иркутский – получает роль иерарха (конфессиональная лексика). А сама акция вместо фарса именуется то реалити-шоу "Голод" на канале "ГУИН", то "история с диетотерапией". На игральном столе – в пространстве текста – оказываются "фишки" из нескольких игр. В какую же игру должен играть читатель? Каким правилам следовать? В "смонтированном" таким образом тексте речевое воздействие преобладает над информированием, документальное подменяется художественным. Точнее, как бы художественным, потому что целостный образ не получился: основания для наименования голодающих заключенных одновременно и членами тайного общества, которое боролось против чужеземного гнета за воссоединение Италии в начале XIX века, и героями голливудского боевика не ясны, "жанр" происходящего тоже. Информационный повод – беспрецедентная по масштабам голодная забастовка – "размыт". Результат – то виртуальное пространство, о котором говорила Т. Толстая и в котором вынужден по воле журналиста пребывать читатель. Растратив творческие силы на "декорации", журналист ослабил бдительность, и в финале текста появляется уже алогизм:
Изменится ли от кадровых перестановок расклад в целом – предсказывать сложно, а вот чтобы хорошо усвоить приемы "политического" давления и шантажа – для этого и гадалкой быть не надо.
Нарушены причинно-следственные отношения из-за непродуманности высказывания: гадалки и так не занимаются усвоением приемов политического давления и шантажа.
Продолжение следует.