Случился у меня спор с известным культурологом Петром Вайлем о документалистике, прорвавшейся наконец на телеэкраны. Вайль восхищался качеством добротных фильмов, работой с хроникой, фундаментальностью многочисленных исторических исследований. У меня же сложилось впечатление тотального однообразия документального кинопотока на федеральных каналах (здесь сразу следует сделать исключение для фильмов "Культуры").
Звонкое слово "формат" гордо реет над документальным экраном, диктуя "правила игры" и темы. Вместо реальности — реалити-шоу, вместо "жизни, захваченной врасплох" — жареные факты и "желтые" подставы. Востребованы в первую голову многочисленные версии самоубийств (за которыми просматриваются черные козни "конторы") и убийств знаменитых поэтов, исторических персон и их жен, известных советских режиссеров. Актуальны интимные связи именитых и их "последствия". Рейтинговы тайные пороки, болезни и слабости известных музыкантов, артистов и их предсмертные муки. Экран презрел и уайльдовское "в основе каждой сплетни лежит хорошо проверенная безнравственность", и мудрость, проверенную столетиями: "Распространяющий слухи отбросил добродетель".
При этом камера решительно развернута в прошлое, если же вспомнит "текущий момент", то в основном в криминальном "разрезе". Не дай бог о россиянах первого десятилетия нынешнего века будут судить по документальному телекино. Кровавое прошлое просочилось сквозь ржавое настоящее. И выходит, люди мы — дрянь, суеверные, меркантильные. Повально дети лейтенанта Шмидта, мошенники и рэкетиры, насильники и жертвы, и вся наша жизнь — сюжет криминальной хроники.
Но это здесь, в центре. В провинции же примерно год скромно, без рекламных фанфар растет и развивается проект "Мой герой". Еженедельный конкурс документальных фильмов-портретов с участием зрителей. Инициатор проекта — мастер документального кино, лауреат Госпремии России, обладатель ТЭФИ Владимир Герчиков (автор серии фильмов "Кучугуры и окрестности" и документального исследования "Реакция" — об отношении России к процессу над Ходорковским). Для Герчикова ключевым стало слово "другое": "Другое ТВ — по задачам, темам, взаимоотношениям со зрителями, способам распространения. Другие герои — по статусу, характеру, отношению к жизни. Другая страна — в целом вырисовывается другая, более сложная, разнообразная, мыслящая Россия. Другие режиссеры и авторы — не сервильные, не джинсовые, не поучающие...".
В чем принципиальное отличие "Моего героя"? Оказалось, что нормальные люди, пытающиеся обрести гармонию с яростным миром, выглядят неожиданно свежо и даже протестно на фоне буйно цветущего желто-суррогатного "телешопа". Ведь у нас интерактивным называют телевидение, которое выкачивает из зрителя деньги. "Мой герой" поддерживает "обратную" связь неформально. Сам зритель через интернет выбирает лучшие фильмы, предлагает героев для будущих картин, на сайте обсуждаются трудные социальные и нравственные проблемы, затронутые киноисследованиями.
Фильмы долгоиграющего проекта сняты мастерами и дебютантами нарочито скромно. В них не выпячиваются режиссура, монтаж — прием здесь вторичен. Каждая картина — крупный план современника, внутренний монолог. О преодолении. Времени и себя. Через живого конкретного человека. С его ошибками и сомнениями, попыткой самоидентификации, преданными мечтами, утраченными иллюзиями. Вспоминается маканинское название "Портреты и вокруг". Что объединяет героев этого коллективного портрета? Способность слышать мир, прислушиваясь к себе, к тому, что называют совестью. В итоге фильмы, как кадры, складываются в пространное высказывание или вопрос, фиксируя ускользающий миг реальности. Миг в режиме on-line.
По сути, здесь нет положительно-отрицательных героев, как нет их в жизни. Есть люди, пытающиеся самостоятельно нащупать границы нравственной ответственности за происходящее вокруг. Люди, перед которыми сама жизнь разворачивает дилеммы шекспировского размаха и простенькие, каждодневные задачки, решив которые легче противостоять не только несовершенству мира, но и собственной слабости.
Вот они — герои, достойные подробного рассматривания, постигающие вслед за "Фаустом": смысл жизни в самой жизни.
Это не только академик Сахаров, о котором талантливо рассказывает Юрий Рост, или Валентин Распутин, которого ждут его односельчане, говорливые крестьяне с берегов Ангары. Это прихотливый узор "разных судеб", каждая из которых — уникальна.
Врач-патологоанатом из Екатеринбурга — демократ-романтик, настырно объясняющий детям, что пьянство — это образ смерти ("Скальпелем по демократии").
10-летняя мансийская девочка Наташа. И озеро Киндаль. Сейчас к озеру — ее родине с ее грибами, ее рыбой, ее поляной — приближаются вероломные захватчики-нефтяники ("Озеро Киндаль").
Директор лесхоза Геннадий Борисов, рубивший лес, строивший сначала поселок, потом завод. Масштаб, сила духа — сибирские, поразительные, несмотря на то что болезнь уже отмерила ему "последний срок" ("Борисов").
Шахтеры маленького уральского городка, поющие в хоре. Прокопченные лица, неловкие пальцы, застегивающие концертные бабочки. И безмолвный вопрос в лицах горожан: зачем им это нужно? ("Бис-15").
Старый мельник из Удмуртии и его прожитая жизнь, перемолотая в муку воспоминаний ("Последний из могикан").
Художник-абстракционист, лидер группы "Синие носы", снискавший известность во многих странах мира — только не в родном Новосибирске ("Искусство требует").
Один из последних узников магаданских лагерей, приросший к месту "поселения", к колымской трассе, доживающий последние дни ("Солнечная сторона трассы").
Малыш Митя и его большая любовь — английский бульдог ("Митя и Мося").
Коллекционер старых магнитофонов и джазовых записей, уплывший из реальности по радиоволнам памяти ("Мои прекрасные мастодонты").
Натурщик, ощущающий себя не "мертвой природой" и не жертвой — человеком-искусством. У него дар перевоплощения в маршалов, сталеваров, партизан ("Тело без головы").
Жертва ксенофобии. Его все время останавливает милиция. Опасен ли человек с большим носом? И почему ему рукоплещет зрительный зал? ("Лицо кавказской национальности").
Трагический герой, поступившийся чувством (совестью?) перед долгом. Когда-то он не сумел противостоять государственной машине. Став ее винтиком, участвовал в затоплении родного села. Теперь снова и снова прокручивает в памяти ту страшную "пленку": мог ли он тогда что-то изменить? ("Черное море мое. Илимская история").
Поэт, охотник, оленевод, решившийся в одиночку отстоять тайгу, вступив в конфликт с нефтяной корпорацией ("Человек с ружьем").
Бывший инженер оборонки, изо всех сил старающаяся в новой жизни как-то акклиматизироваться (шьет модные шляпки), но по-прежнему слышащая "зов трубы" ("Труба зовет").
Две приемные матери, воюющие с многочисленными конторами, решившими "изъять" детей и передать их в детдом ("Спокойной ночи").
Нижегородский гаишник Алеша Михеев, ставший калекой в результате пыток "коллег", но не сдавшийся и отстоявший свою правду ("Горькие капли").
Хирург Герман Пятов, в свободное от операций время организовавший движение в помощь сиротам ("Герман, ты прав").
И еще… бакалейщик, сантехник, борец, слепой композитор, миллионер, отшельник, ликвидатор Чернобыльской АЭС, геолог, балалаечник, ветеран войны. И дальше… Ижевск, Новосибирск, Магадан, Воронеж, Псков, Владикавказ… Мир необъятный, не двуцветный — многокрасочный, ускользающий.
Люди, живущие в стране со сложным анамнезом. Шукшинские чудики (как веселый сантехник, читающий стихи, или проживающая на кладбище тетенька, сочиняющая роман) — и вполне трезвые, рациональные люди, резко изменившие линию собственной жизни (как хирург Герман Пятов, которого всегда ждут в детдоме, или слепой учитель истории).
Понимай, как хочешь: нормальная жизнь необыкновенных людей — или, напротив, незаурядная жизнь типичных "героев нашего времени". Или просто человеческое кино, сделанное по завету Вертова: "кино освещает темноту". Из этих "портретов и вокруг" возникает обратная перспектива — портрет страны на фоне современников… Н