Предлагаем вашему вниманию статью Максима Буткевича, журналиста студии "1+1", участника "Либертарного Информационно-Новостного Коллектива", работавшего во время проведения саммита G8 в Санкт-Петербурге , о событиях, очевидцем которых ему довелось стать в Питере. После ареста за якобы участие в протестах, Максим три дня провел в тюрьме, где объявил голодовку. Сейчас Буткевич вернулся в Украину.
Арест в Санкт-Петербурге, во время саммита G8, "антиглобалистов", в том числе и украинских граждан, не стал сенсацией в Украине…
При этом всего пару дней назад встретилась мне новость: в ирландском Дублине закончился суд над пятью антивоенными активистами, которые в 2003 году проникли на территорию американской авиабазы в ирландском Шэнноне и "разоружили" (попросту – сильно повредили) американский военный самолет. Тот вскоре должен был направиться на Сицилию, а оттуда – на новый тогда театр боевых действий, в Ирак.
На этой неделе присяжные обвиняемых оправдали. Единогласно.
И не потому, что плохо старался прокурор, или все присяжные заседатели были сплошь как один антивоенными активистами. Просто Ирландия по Конституции является нейтральной державой, и не может участвовать в войне иначе, как по решению нижней палаты парламента. Аргумент защиты активистов был прост: неучастие в войне и предоставление своей территории для заправки и обслуживания боевой авиации одной из воюющих сторон – вещи взаимоисключающие. Этот аргумент присяжные не принять не могли – и решили, что Конституция важнее, чем обвинения в повреждении имущества. Последнего, кстати, никто из подсудимых и не отрицал, как и от задержания бежать не пытался.
Шэннон и Сызрань
Читая эту историю и радуясь за знакомых, причастных к процессу, я невольно вспомнил совсем другую ситуацию, сложившуюся вокруг антивоенных активистов. Тоже – недавнюю. Но дело было не в Ирландии, а в России; и задержание имело место не в Шэнноне, а в Сызрани.
Именно до этого российского города смог доехать из Самары активист и антимилитарист Александр Лашманкин. Сызрань не была конечной целью путешествия – "пунктом Б" был Санкт-Петербург, где в это время начинался саммит "большой восьмерки" и сопровождающие его протестные мероприятия, в частности – Российский Социальный Форум. В России не было введено чрезвычайное положение, не было законодательно ограничено право граждан на мирные собрания и на выражение своей точки зрения, отличной от официальной. Да и сам гражданин Лашманкин, хоть и был, со своим активизмом, бельмом на глазу местной администрации, ни под следствием, ни в розыске не находился. Впрочем, как оказалось – до поры, до времени.
Первое задержание активиста произошло еще в его родной Самаре – Александра "взяли" прямо на улице, когда он направлялся на вокзал, и отпустили лишь после многочасового допроса в прокуратуре. Поезд, в самом буквальном смысле, ушел, - и Александр отложил отъезд до следующего дня, когда и поехал в "северную столицу" на электричках. Доехать, впрочем, ему удалось лишь до Сызрани. Там Саша был задержан снова: как сказали сотрудники милиции, аноним сообщил по телефону о перевозке им запрещенных веществ. Трехчасовое задержание, досмотр вещей, переписывание паспортных данных, снятие отпечатков пальцев и... освобождение.
Настороженный печальным опытом с железной дорогой, Саша пошел на трассу – продолжать путешествие автостопом. Где и был задержан дорожно-патрульной службой. Сотрудники ДПС заявили, что он похож на человека, крадущего то ли шины на дороге, то ли чемоданы на вокзале – но задержали в любом случае. Еще несколько часов, досмотр, переписывание личных данных – и освобождение. Вечер, покупка на вокзале Сызрани билета до Москвы – и снова задержание. На этот раз уже никто не пытался ни притворяться, ни делать хорошую мину при плохой игре. Дознаватель по фамилии, если не ошибаюсь, Русаков, устало сказал мне по телефону то же, что перед этим – Саша: получено постановление об объявлении гражданина Лашманкина в федеральный розыск, подписанное следователем УФСБ. На вопрос об основаниях усталый дознаватель Русаков подтвердил что – да, Лашманкин является подозреваемым; а вот в чем – он, дознаватель, сказать не может. "Т.е. Вы хотите сказать, что получена ориентировка на гр-на Лашманкина Александра, который разыскивается в качестве подозреваемого в совершении неизвестно чего?" - спросил я. Нисколько не враждебный голос в трубке ответил: "Мужчина, Вы же умный человек: слова вон какие знаете, "ориентировка". И я, и Вы – мы все прекрасно понимаем. Только сказать я Вам ничего не могу".
Через очередные три часа Сашу снова освободили. Он сказал по телефону, что в этот раз четко дали понять: до Питера если и удастся доехать, то ценой таких усилий и с таким опозданием, что это потеряет всякий смысл. "Они правы: в федеральном розыске меня примут в любом населенном пункте". Саша вернулся в Самару, чтобы на следующий день небольшой группе местных журналистов рассказать, как оно нынче выглядит – путешествие из Самары в Петербург в дни саммита "большой восьмерки".
СПБ8, ЛИНК и все-все-все
Мне довелось познакомиться с Сашей именно из-за этой истории, и знакомство это было исключительно телефонным: после очередного задержания он слал мне СМС, а я – пытался дозвониться ему. То же повторялось после очередного освобождения. Менее, чем через сутки, мы успели от "здравствуйте, Александр" дойти до общения на "ты".
Но Саша был далеко не единственным – и история его была хоть и одной из самых абсурдных, но не самой тяжелой. В дни до и во время саммита в медиа-группу ЛИНК, входившую в "Сеть Против Большой Восьмерки" (СПБ8), стекалось множество подобных сообщений: от группы юридической поддержки активистов "Legal Team", через списки рассылки и, все чаще – напрямую, по телефону. Звонили из Сибири и Самары, из Москвы и Питера. Звонили, чтобы рассказать о людях, которых запугивали и под различными предлогами ссаживали с поездов, идущих в Петербург. Людях, чьи квартиры обыскивали, а на родственников – давили. Активистах, которым вручали повестки к следователю на дни саммита; которых попросту вывозили из родного города; задерживали на улице и давали 10 суток ареста по самым абсурдным обвинениям. И делали что угодно еще, чтобы не дать "неблагонадежным элементам" "омрачить" важное международное мероприятие.
Мне выпала честь, взяв отпуск, принять участие в работе группы "ЛИНК" ("Либертарного Информационно-Новостного Коллектива"), входящей в СПБ8. У Сети, объединявшей анархистские коллективы, радикальные экологические группы, правозащитников, антимилитаристов и прочих непартийных оппонентов "большой восьмерки", не могло быть пресс-центра – но можно было попытаться наладить хотя бы минимальный контакт между протестующими и журналистами. С каждой из этих сторон накопилось множество претензий к представителям противоположной: активисты считали журналистов предубежденными, высокомерными яппи, которые охотятся за сенсацией и не интересуются причинами протестов. У многих журналистов господствовал образ замотанного в черное "антиглобалиста", бьющего витрины фаст-фудов и неспособного объяснить свое поведение. Здравое зерно можно было найти с обеих сторон. Хотя, честно говоря, побывав "по обе стороны", я чаще отмечал обоснованность претензий активистов…
Участники медиа-группы распространяли пресс-релизы – свои и других групп, входящих в СПБ8; а еще - проводили пресс-конференции и освещали на альтернативных, волонтерских Интернет-сайтах происходящие акции протеста. В сообщениях для СМИ радикальные экологи настаивали на недопустимости варианта развития энергетики, предусмотренного "восьмеркой"; антимилитаристы протестовали против развязанных воин; правозащитники требовали обращать меньше внимания на прибыль, а больше – на соблюдение прав человека; а люди, живущие с ВИЧ, требовали перехода от полумер к радикальным программам лечения опасных инфекционных болезней. Но чем ближе к началу саммита – тем больше места в нашей деятельности начала занимать тема репрессий. Когда же стало очевидно, что все протесты, запланированные на дни саммита, запрещены властями - сообщения о задержаниях стали основным информационным наполнением.
О задержаниях к моменту начала саммита мы уже наслышались достаточно. Как оказалось, вскоре предстояло ознакомиться с судом и приговором - лично.
"Громко кричал и хватался за форменную одежду"
Срок моего собственного задержания подошел утром 16 июля. Фотографируя акцию протеста, происходившую перед гостиницей "Рэдиссон" на Невском проспекте, я успел сделать пару кадров – как вдруг услышал реплику подбежавшего милиционера: "У него камера".
После чего – захват за одежду и руку, и – быстрое оттаскивание ко входу в гостиницу, где – передача с рук на руки ОМОНовцу со словами: "А этот фотографировал". Попытки выяснить, каким образом фотографирование происходящего нарушает законы Российской Федерации, были умело пресечены стражами закона с помощью потоков отборного мата; этот же безотказный инструмент был использован для обещания повредить камеру, если я ее не выключу.
Затем - погрузка в ОМОНовский автобус ("Сели в проход! На пол! Закрой штору, с…ка, б..ь, быстро!"), выведение из него для обыска с головы до ног ("Лицом туда! Ноги (пинок по голени) шире! Открыть сумку!") и завод в другой автобус. К счастью, в процессе мне удалось передать сим-карту фотоаппарата другому человеку; потом, уже в отделении, я честно рассказал об этом. После этого вопросы по поводу фотоаппарата прекратились. Позже оказалось, что это – нехороший знак: то, при каких обстоятельствах я задержан, с момента доставки в отделение уже никого не интересовало.
В 28-м отделении милиции царил беспорядок. Задержанных было более тридцати; в дежурной части был мини-Вавилон: звуки русской, белорусской, немецкой, английской речи. Вскоре после доставки в отделение среди задержанных разнеслась весть, что у меня именно сегодня день рождения. Распевая "Хэппи Бёздэй", активисты из разных стран подхватили меня на руки и начали подбрасывать под потолок отделения; шокированные милиционеры даже не препятствовали.
Вскоре понаехало множество чинов самых разных служб: тут были уставшие местные милиционеры; свезенные из разных регионов России ОМОНовцы; мужчины из ГУВД и УБОПа – почему-то преимущественно в штатском; женщины-дознавательницы – от спокойных и даже в чем-то сочувствующих дам до девушек с холодной улыбкой и резкими переходами от шуток к угрозам; в штатском же – наглые молодые люди с плоским чувством юмора и резкой реакцией на требование представиться; обширные добры молодцы в черных жилетах "ФМС" - Федеральной миграционной службы. Выдергивая по одному и группами, нас выводили на второй этаж, пытались разговаривать, уговаривать и допрашивать, фотографировали, снимали на видеокамеру и "скатывали пальчики". Сразу же предъявленную мной пресс-карту Международной федерации журналистов деловито забрали в отдельный кабинет – сказав, что "для работы" - вскоре после чего вернули, благополучно забыв о написанном в ней.
Объяснение, что любые показания будут даны лишь в присутствии моего общественного защитника (который, с доверенностью в руках, ждал под дверью отделения), вызвали у сопровождавшего меня офицера милиции в штатском, представившегося как "Жуков", приступ нелюбви и обещания засунуть в "самую вонючую камеру", выведя оттуда в последнюю очередь. С этой камерой мы познакомились очень быстро – она была именно такой, как ее описал гражданин Жуков. Через пару часов я начал понимать, что дело серьезнее, чем думалось сначала, и нахождение с фотоаппаратом в руках не в том месте не в то время таки приведет к проведению в заключении не только дня рождения, но и, возможно, нескольких следующих дней. Требование связаться с украинским консульством было встречено взрывом веселья; на вопрос, у кого в заполненном различными государевыми людьми здании этого можно потребовать, последовал совет жаловаться почему-то "в Гаагу". На стене висела бумажка с прикрепленным к ней дверным звонком; на бумажке было написано: "Вы имеете право на один звонок". К батарее отопления в дежурной части мрачным намеком были прикреплены наручники. Здесь всячески демонстрировали приверженность к служению закону.
По одному нас ознакомили с протоколами, в которых стояли подписи разных сотрудников милиции, но фабула (содержательная часть) была отпечатана на одном и том же принтере. Впрочем, первую "партию" задержанных, повезенную в суд с этими протоколами, вскоре вернули обратно в отделение, и составили другие – рукописные; отличий между первым и вторым было немного. Правда, изменились "свидетели правонарушения" – предыдущие милиционеры сменились, и под рукой их уже не было. Видимо, решив, что даже обвинение в "нарушении правил проведения массовых мероприятий" (ведущее обычно к штрафу) будет непростительной мягкостью, всем задержанным скопом вменили статью 19.3 КоАП РФ – "Неповиновение законным требованиям сотрудника милиции" (по которой куда больше шансов схлопотать несколько суток ареста).
Если верить протоколам, все присутствующие были задержаны при совершенно одинаковых обстоятельствах: я, к примеру, узнал, что участвовал "в проведении несанкционированного шествия по проезжей части Невского пр.", отказался "добровольно проследовать в патрульную автомашину для доставки в отдел. милиции при этом хватался за форменную одежду сотрудников милиции вел себя вызывающе громко кричал" (пунктуация сохранена). Наиболее фантастические подробности, имевшиеся в первых протоколах, впрочем, все же убрали: к примеру, упоминания о том, что милиционеры подходили и, "представившись", "неоднократно требовали прекратить противоправные действия". Даже стражи порядка, которым мы читали протоколы вслух, не могли удержаться от смеха: все очень хорошо представляли, какими – и как сформулированными – были "законные требования" ОМОНовцев, укладывающих демонстрантов лицами в асфальт перед трамбовкой в автобус. Ни один из задержанных с протоколами не согласился, что оставило стражей порядка равнодушными. "Будете защищаться в суде", - сказали нам.
Ко времени заполнения вторых протоколов ситуация в отделении несколько изменилась. Понаехавшие чины в большинстве своем исчезли – зато все же появился украинский консул, Виктор Николаевич Лавриненко, узнавший о происходящем через Киев. С его появлением в отделение были вынуждены допустить и общественных защитников, ожидавших уже несколько часов у дверей, и продуктовую передачу. Через часов восемь после задержания удалось в первый раз за день поесть. Как оказалось, и в последний – не только в этот, но и в два последующих дня. Тогда, впрочем, запивая соком хлеб с сыром и заедая апельсинами (под шутки насчет их "украинскости"), мы еще этого не знали. Подгоняемые милиционерами, готовящимися отправлять нас в Куйбышевский федеральный суд, активисты не очень-то хорошо представляли, что ждет их в суде.
Украинцев, правда, почему-то решили не бить: спросив, кто здесь с Украины, и бросив пару реплик о газе и "оранжевых", российские ОМОНовцы опять перешли на уже привычные общие издевательства…
"Есть ли у Вас основания для отвода?"
В суд меня везли в составе группы задержанных из "ближнего зарубежья"; этакий региональный мини-Интернационал: Беларусь, Молдова, Украина. Нудное ожидание в РОВД закончилось довольно резко: первого же активиста, севшего не на то место в автобусе, которое молчаливо предусматривалось конвоем, ОМОНовцы подняли и швырнули на задние сиденья, где свободных мест уже не было. Стало ясно, что поездка обещает быть нескучной. Так и вышло: издевательские вопросы, сопровождавшиеся пинками, а иногда – и ударами; снова – потоки мата, бессмысленные вопросы, а за "неудачные" ответы – новые удары. Молчание также не срабатывало: выбравший эту стратегию белорусский активист получил такой удар кулаком по голове, что секунду я не сомневался в диагнозе "сотрясение мозга". Украинцев, правда, почему-то решили не бить: спросив, кто здесь с Украины, и бросив пару реплик о газе и "оранжевых", ОМОНовцы опять перешли на уже привычные общие издевательства. Чувствовалось, что список возможных развлечений в головах этих молодых перекачанных парней короток, и возможность "оттянуться" на задержанных занимает в нем одно из первых мест.
Впрочем, не только на задержанных: увидев, при подъезде к зданию суда, телекамеру, один из стражей порядка оживился: "О, прикинь, сейчас подойти к камере и как въ...ть!" После времени, столь мило проведенного в компании этих молодых людей, я не сдержался: "Кстати, об Украине. Там сейчас сотрудник милиции не может просто подойти и ударить по телекамере". Сказано было опрометчиво: по логике предыдущих событий, я тут же должен был почувствовать ответ собственным черепом. Но этого не произошло. Автобус остановился; ОМОНовец опустил глаза и сказал: "По одному – на выход".
Мировая судья 205 участка Т.М.Долинская придерживалась формальностей неукоснительно: зачитав данные обо мне, познакомившись с защитником и консулом, она дважды спросила меня, - не желаю ли я дать ей отвод? Возможно, ей и хотелось бы отвода, - не пришлось бы делать то, что она делала, и приблизился бы момент ухода домой. Оснований давать отвод этой уставшей немолодой женщине у меня не было. Еще не было.
Суд шел своим чередом. Все было чинно: к судье обращались "Ваша честь"; защитник заявил ходатайство о приобщении к материалам дела копии первого протокола; после этого не было представлено свидетеля обвинения - зато был допущен свидетель защиты. Именно с момента допроса свидетеля защиты что-то неуловимо изменилось: стало понятно, что физическое отсутствие фигуры "обвинителя" на процессе вполне может быть компенсировано присутствием толкового судьи. Впрочем, до удаления госпожи Долинской на совещание с самой собой буква процедуры не пострадала. Перерыв был скрашен лишь тем, что для вывода подсудимого в, простите, туалет, милиционеру, представившемуся "Васей Сидоров", понадобилось указание начальства – поступившее лишь после вмешательства консула. В коридоре толпились милиционеры, люди в штатском и подуставшие ОМОНовцы. Один из последних, большого размера человек с поэтической фамилией Туча, как оказалось впоследствии, побывал в тот вечер свидетелем обвинения на многих судебных заседаниях: если верить протоколам, ему одному удалось задержать около 15 активистов, каждый из которых при этом, громко крича, хватался на форменную одежду. Форменная одежда ОМОНовца Тучи в суде ничем не отличалась от форменной одежды его коллег.
С нашей стороны были логичные объяснения, свидетельские показания, противоречия в обвинении и, в конце концов, презумпция невиновности. Со стороны обвинения – один шаблонный рапорт и один, шаблонный же, протокол. Но обманываться было бы глупо, и оптимизмом мы не сияли. Однако даже наш осторожный оптимизм был посрамлен: судья Долинская решила, что адекватным совершенному мной будет административный арест сроком на трое суток. Указав, что у нее нет оснований не доверять предоставленным милицией документам (видимо, это значило, что нет оснований доверять мне), она предпочла не принять во внимание вообще ничего, кроме рапорта и протокола. Впрочем, неправда: в постановлении суда было указано, что приняты во внимание также "данные о личности Буткевича М.А.". Какие это данные, и кто их судье Долинской предоставил, - можно было только догадываться.
Сразу в изолятор для административно осужденных нас не повезли. Все ту же группу активистов из "ближнего зарубежья", теперь уже – осужденных, привезли ночевать в 27 отделение милиции. У всех присутствующих процессы, поведение судей и приговоры были таким же фарсом, как и у меня. С единственным отличием: оказалось, что не заявлявшие ходатайств и не вызывавшие свидетелей получили одни или двое суток; те же, кто "ерепенился" - по трое, видать – для острастки. За дверью камеры, в коридоре были сложены наши сумки, а в них - снятые с нас шнурки. В конце коридора о чем-то переговаривались тени в форме. В камере был яркий свет зарешеченных ламп, две узких лавки, бетонный пол и собачий холод. Перед тем, как отрубиться на этом полу, почти все присутствующие решили: раз никаких других средств протеста против этого цирка нет, мы голодаем.
Ночью разбудил голос, громко произносивший мою фамилию. Выведя в конец коридора и подведя к столу, меня ознакомили (в устной форме) с решением Федеральной миграционной службы о "сокращении срока моего пребывания на территории Российской Федерации" до трех суток. Спросонья, поспав всего пару часов, понять что-либо было непросто; на вопрос мне объяснили, что это еще не депортация – но вот если на протяжении трех суток я не покину территорию РФ, тогда будет и отдельная админответственность, и депортация. Потребовали расписаться в том, что с решением ознакомлен; на вопрос, могу ли я получить копию решения на руки, меня просто развернули и отвели обратно в камеру.
Еще через пару часов нас снова разбудили и погрузили в автобус. По дороге и в, и из 27-го отделения конвоировали обычные милиционеры. Некоторые клевали носом, парочка была не прочь поговорить, - развеять скуку, скопившуюся за дни "саммитного" усиленного дежурства. Один из милиционеров все пытался узнать, сколько же заплатили за выход активистов на Невский; другой пытался объяснить, что ничего лично против нас не имеет – но задача милиции состоит в соблюдении закона, и вот результат. Когда активисты обменялись мнениями о том, каким же мрачным должен быть внутренний мир человека, неспособного представить себе непроплаченную защиту своих прав, первый как-то загрустил. Второго постигла та же участь после вопросов о том, что общего наши протоколы и приговоры имеют с законом. Большинство оставшегося пути прошло в молчании.
На свободу - без шнурков
Описывать подробно время, проведенное в изоляторе временного содержания (ИВС) на улице Захарьевской, 6, вряд ли имеет смысл. По прибытию в эту старую тюрьму, видевшую еще Ленина и многих других революционеров, нас промариновали полдня в "накопителе" - клетке на первом этаже; после чего, отобрав вещи, поместили в камеры. Активисты содержались с активистами, и мы были не первыми: о том, что в глухом коридоре на четвертом этаже держат "антиглобалистов", сообщил один из заключенных.
Отведать питерской тюремной баланды не позволяла голодовка; но очень помогали соки и вода, которые в большом количестве передали с "воли". Украинцам передачи приносил все тот же украинский консул; он же, во время первого посещения, предложил написать апелляционное заявление, в котором потребовать хотя бы отмены ареста в качестве меры наказания. Заявление написали там же, в камере для свиданий, на скорую руку; и еще одно, уточняющее (по совету адвоката) - на следующий день, за сорок минут до начала суда. Мой сокамерник-белорус Саша был несколько удивлен активностью украинского консульства: белорусское консульство, сказал он, подало какие-то признаки жизни лишь один раз – во время пребывания в отделении. Саша был этому скорее рад: лишнее внимание белорусских дипломатов означало бы, по его словам, проблемы по возвращении домой.
Вечером во вторник в двери камеры загремел ключ. Гремел долго (в камере были проблемы с замком), после чего появившийся в дверях конвоир объявил, что я свободен, могу забирать свои вещи и следовать на выход. В этот раз по дороге к проходной никто не требовал заложить руки за спину и ждать лицом к стене; выдали рюкзак и попросили поторопиться. Документы и деньги были на месте. Как оказалось уже потом, из всех вещей отсутствовали лишь шнурки: их невозвращение, судя по опыту нескольких других "подельников", было стандартной шуткой сотрудников изолятора.
Радость от выхода из ИВС несколько омрачилась постановлением суда по моей жалобе: неизвестная мне судья Воробьева, добросовестно перечислив основные пункты апелляционного заявления ("не участвовал в акции", среди прочего) – в конце документа вынесла решение о сокращении срока ареста до двух суток на основании того, что я ... "не отрицаю факта своего участия в несанкционированной акции" и "раскаиваюсь в нем"! То, что начало и окончание документа противоречили друг другу, могло смутить кого угодно – но не судью. Видимо, даже сократить срок ареста можно было только "раскаявшимся"; раскаялись они при этом на самом деле, или нет – не суть важно.
Найти в городе шнурки оказалось не так просто. Удалось это сделать лишь на следующий день – уже после пресс-конференции правозащитников по итогам саммита. Часть же "гостей северной столицы" так и уехала домой без шнурков. "Питерская мода после саммита", - шутили они.
Камеры и "фотокамеры"
"Большая восьмерка" покинула Россию, оставив президента Путина в компании коллег из стран СНГ. Из всех заявленных центральных тем саммита (энергетика, образование, борьба с инфекционными болезнями) что-то конкретное было решено лишь в области энергетики. Но и тут речь шла о доступе энергетических компаний на рынки, а вовсе не об экологической безопасности или изменении политики энергопользования. Образованию и инфекционным болезням посвятили по обширному, сложному и ничего толком не значащему документу: ничего из написанного в них не предусматривало большего доступа к знаниям для бедных, или к запатентованным фармакологическими корпорациями лекарствам – для больных. В отдельном документе "восьмерка" обязалась все-таки успешно продолжать переговоры по новым условиям мировой торговли. Это обязательство оказалось ничего не стоящим уже через неделю: на переговорах в Женеве те же державы "восьмерки" не согласились на требования более справедливых условий торговли для стран "третьего мира".
Вопреки медиа-пиару, саммит не имел ничего общего ни с вопросами человеческого развития, ни с требовавшимися глобальными решениями. Бессодержательные заявления, групповые фото – и чрезвычайные меры безопасности, охраняющие эту картинку трогательного консенсуса крупнейших мировых политических игроков.
Когда руководители "восьмерки" выстраивались для официальной фотографии, мы еще смотрели на небо через решетку. На следующий день после их отбытия в тюрьме еще оставались арестованные за неделю до начала саммита, но получившие более жесткие "превентивные" сроки – и россияне, и швейцарец Адриан Саутер, грустивший через одну камеру от моей. Сейчас все уже вышли на свободу – ни один, насколько я знаю, не раскаявшись в приезде в Санкт-Петербург. Место новости о саммите "восьмерки" быстро заняли другие новости: еще во время саммита война в Ливане помогла Владимиру Путину избежать неприятного внимания к проблемам прав человека в России. Вскоре пришло сообщение о провале переговоров по ВТО. А потом – о подписании президентом России закона о противодействии экстремизму, в соответствии с которым даже критика властей, не говоря о радикальных акциях протеста, может быть отнесена к "экстремистской деятельности". Между ними затерялась незаметная новость – об оправдании активистов в Ирландии.
Активисты, признанные в Дублине невиновными – люди того же типа, что и те, с кем я провел эти дни в Санкт-Петербурге. Я искренне рад за них. Но Ирландия не входит в "восьмерку", и шансов испытать беспристрастность ее судов во время подобного саммита у активистов не будет. Тест же судов российских дал неудовлетворительный результат. Мой общественный защитник, молодой правозащитный активист из России, убедил дать им еще один шанс: пока писался этот текст, была написана и отослана в Санкт-Петербургский городской суд еще одна апелляционная жалоба, требующая отмены приговора по моему делу. То же сделали и многие другие осужденные. Теперь мы ждем ответа – хотя на этот раз не проявляем даже сдержанного оптимизма.
Источник: Главвред