Почти десять лет выходит журнал "История Петербурга", который недавно стал лауреатом Анциферовской премии. Лениздат.Ру встретился с главным редактором издания Сергеем Полтораком и узнал, как серьезным изданиям живется в условиях кризиса, почему он сам вычитывает все статьи, как воспользовался своим служебным положением и почему решил быть немного волюнтаристом.
— Как родилась идея создания журнала?
— Совершенно неожиданно для меня самого, поскольку я и сам пишущий человек и невольно связан со СМИ, хотя не профессиональный журналист. Я просто понимал, что нет издания, в котором могли бы публиковаться научные материалы об истории города. Не знаю, сколько бы я додумывался до этой идеи, но однажды меня попросили написать отзыв об автореферате одной докторской диссертации. Я стал листать его и вдруг увидел, что автор опубликовал несколько своих статей и даже был признан лучшим автором журнала "Аляска Хистори". И я подумал, почему на Аляске есть свой исторический журнал, а у нас нет. Тут же у меня появилось название: "История Петербурга". А дальше все было очень просто: я постарался собрать единомышленников и мы начали работу. Получалось сначала тяжело, но я сразу же понял, что журнал востребован. Потому что, когда мы устроили презентацию первого номера, люди обрадовались. Она проходила в актовом зале Российской национальной библиотеки, и как рассказывали сотрудники, такого никогда до этого не было: желающие попасть на презентацию стояли не то что даже в коридоре, а на лестнице — не могли попасть в зал (он вмещает около 100 человек). И когда обсуждали первый номер, его почти не ругали, были какие-то пожелания, но небольшие. Самое главное среди них — чтобы последующие номера были не хуже первого. А я считаю, что последующие номера значительно лучше первого.
— Что больше всего привлекло внимание в первом номере?
— На презентации первого номера, так уж получилось, было много телевизионщиков. И почему-то все обратили внимание на статью об истории быта Петербурга, в которой среди иллюстраций было очень много унитазов. В тот день и по Первому каналу, и по НТВ, и по России, и еще по каким-то каналам — везде показывали эти унитазы. Это было забавно. Хотя заметили не только унитазы, но и то, что появился журнал, которого, как оказалось, многие ждали.
И до сих пор издание востребовано, а наш редакционный портфель забит примерно на три года вперед — есть возможность выбирать. При этом мы стараемся создать такую композицию, чтобы в номере затрагивались разные вопросы: и из истории XVIII века, и "о Петербурге до Петербурга", и о связи второй столицы с другими городами и странами.
— Вы говорите, что журнал не самоцель, а механизм, с помощью которого люди могут больше узнать о Петербурге. Но ведь есть много литературы, из которой можно почерпнуть информацию об истории города. Что, в отличие от книг, дает журнал?
— Книги есть очень разные о Петербурге, но каждый автор имеет свои сильные и слабые стороны. Я уже очень многих пишущих знаю и, не называя имен, скажу, что есть немало работ, которые я не читаю, потому что понимаю: они слабые. Хотя эти авторы очень популярные и издают много книг. В журнале есть возможность такие работы не принимать и публиковать только то, что действительно имеет научную ценность или то, что кажется спорным, но интересным.
Кроме того, читатель может взять книгу — она ему не понравится и он больше никогда к ней не вернется. А если кто-то возьмет наш журнал, он может пролистнуть две-три статьи, которые ему будут совершенно не интересны, но четвертая, или пятая, или десятая все равно ему понравятся. То есть у нас больше возможностей как-то привлекать к себе читательскую аудиторию. Кроме того, обычно любая книга посвящена какой-то одной проблеме, а мы из номера в номер предлагаем целый спектр вопросов, которые могут кому-то показаться интересными.
Также наш журнал — своего рода полигон для ученых. Они испытывают на журнале свои идеи, взгляды. Не раз бывало так, что тот материал, который впервые появился у нас в виде статьи, потом становится идеей какой-то книги.
— У журнала определенная аудитория, он продается в специализированных магазинах. Кто его читатели?
— Есть, наверное, несколько тысяч человек, которые очень основательно относятся к изучению истории города и год за годом выискивают какие-то материалы. То, что это интеллигентные люди, — абсолютно точно, хотя они могут и не иметь высшего образования, но они интеллигентные по своему воспитанию. Очень любят город, причем обычно негромкие, скромные, не кричат на разных углах о своей любви к Петербургу, не спекулируют на этом. У них такая тихая, порой безответная любовь. И как раз с такими журналами, как наш, им очень комфортно.
Очень много тех, кто читает журнал с самого первого номера и даже имеет все номера.
А вдуматься только: у нас уже вышло 50 номеров — это же колоссальнейший объем, это, получается, 5 тысяч страниц текстов. Причем в основном это весьма квалифицированные материалы. Но если какие-то брошюрки выпускаются только на энтузиазме, то мы с нашим журналом поступаем более профессионально. Он у нас официально зарегистрирован и распространяется, в том числе по каталогу Роспечати. Поэтому можно на него подписаться.
У меня, знаете ли, был очень забавный случай: я воспользовался служебным положением. Я как-то раз пришел на почту по каким-то своим личным делам, и за мной стояли два человека, видимо, муж с женой. Они листали подписной каталог, и у них зашел спор: подписываться на журнал "История Петербурга" или нет.
— Да вы что, такое совпадение?
— Да! Я обернулся и говорю: "Вы знаете, я этот журнал читаю с первого номера, и мне нравится". — "Правда?" Я ответил: "Да". Они подписались. И ведь, действительно, ни слова неправды (Смеется.). Я им от души это сказал. Очень редко жалуются. Бывает, что звонят хорошие специалисты и говорят: а вот там-то вы допустили такую-то ошибку.
— И такое тоже бывает?
— Да, конечно, я ведь как редактор тоже живой человек: могу что-то не знать, что-то пропустить, хотя и выуживать ошибок мне приходится немало. Я уже знаю авторов, кому можно больше доверять, кому меньше. Но бдительность нельзя терять ни в какой ситуации. Кто угодно может ошибиться. Кроме того, поскольку я сам пишущий человек, у меня есть, наверное, даже главное правило, как у врача: не навреди. Я стараюсь как можно больше не вмешиваться в статьи, которые читаю. Но если я вижу, что автор не прав, исправлю и могу не посоветоваться. Тогда я делаю редакторскую сноску о том, что автор в данном месте, на мой взгляд, не прав, и пишу, что это мое мнение.
— То есть вы сами проверяете достоверность всех фактов? Это ведь очень тяжело.
— Да, за все я несу ответственность сам, и не только потому, что я такой вот героический, я вообще не героический, может быть, а просто мне деваться некуда. У нас сотрудников ведь в штате нет. Есть члены редколлегии, которые работают по мере сил. В основном это люди очень инициативные, очень грамотные, творческие. Но вы знаете, я отказался от полного рецензирования всех статей.
— Почему?
— Однажды, на одном из наших заседаний мне предложили давать читать статьи членам редколлегии. Я попробовал это сделать: каждому из членов редколлегии дал по две-три статьи на рецензию. И что вы думаете? Эксперимент оказался ужасным: не было ни одного положительного отзыва. Члены редколлегии как малые дети стали самоутверждаться по поводу каждого материала, какая-то удивительная ревность оказалась. И я понял, что если буду так и далее работать, то журнал никогда не выйдет из печати. Я решил, что надо все-таки немножко быть волюнтаристом. Но когда нужно я, естественно, советуюсь, без этого невозможно.
— Журнал выписывают более чем в 25 городах России. Помимо подписки в каталогах Роспечати, как еще люди знакомятся с изданием? Может быть, вы какие-то кампании проводите?
— О журнале узнают по разному: кто-то по радио услышал, кто-то из телевизора узнал, кому-то рассказали. Есть очень расторопные предприниматели, которые у нас покупают журнал оптом, среди них, например, "Аргументы и факты", и дальнейшую судьбу издания мы не знаем. Я могу только предполагать, что все это уходит за границу, потому что потом вдруг звонит по телефону какой-нибудь австриец, немец, француз, еще кто-то и начинает говорить о том, что он читает наш журнал, что ему интересно и хотел бы еще что-нибудь прочитать. Да и потом мои коллеги, которые читают лекции в ведущих университетах Европы и США говорят, что наш журнал есть у них в библиотеках. И не только журнал "История Петербурга", но и другие, например "Клио".
— Но сами вы специально распространением не занимаетесь?
— Мы бы и рады, но у нас нет такой возможности. Хотя практикуем прямую подписку и у наших читателей есть возможность получать журнал по отпускной цене.
А тираж нашего журнала (3 тысячи экземпляров) расходится мгновенно. Мы можем и больше выпускать, но поскольку организация у нас маломощная, не можем себе позволить такую роскошь, чтобы журнал залеживался. Поэтому специально создаем искусственный дефицит, чтобы журнал быстро разошелся, и деньги, полученные от продажи, быстрее обернулись. Потому что иначе мы просто не потянем.
— Но пока что тянете, хотя с приходом кризиса закрылось множество изданий. А "Истории Петербурга" удается удерживаться…
— Да с трудом, если честно. Дело в том, что мы на журнале в общем-то не зарабатываем, не получается. Мы научились держаться на плаву, вот и держимся, но делать это все сложнее и сложнее. Хотя число читателей не уменьшается, а, может быть, даже и увеличивается, но расходы растут.
Нам попытался помочь Даниил Александрович Гранин. В январе, когда ему вручали орден, он подарил журнал "История Петербурга" президенту страны и рассказал историю о том, как я в свое время продал автомобиль, чтобы издать первый номер журнала. Президент пообещал нашему журналу и другим изданиям помочь. Но это все было сказано очень обтекаемо, совершенно не конкретно. А потом произошла история, которая стала поводом для веселья очень многих моих друзей и приятелей.
— Что же случилось?
— Спустя пару недель после обещания президента ко мне обратились сотрудники "Комсомольской правды": дескать, ну как там, помогают? "Не знаю, — сказал я, — может быть, и помогают, но мне об этом ничего не известно". Они какую-то статью опубликовали по этому поводу, но никакого продолжения история не имела. А в конце августа — начале сентября о ней вспомнили, потому что вроде бы как выделялись какие-то гранты. И опять почему-то вспомнили про журнал. Ко мне приехали сотрудники программы "Время" с Первого канала, чтобы снять сюжет. Они все крутились вокруг темы проданной машины и решили снять фрагмент, когда я сажусь в какой-то городской транспорт. И вот был дождь, я шел с зонтиком, зашел в троллейбус, а поскольку была суббота, он был практически пустой. Они сняли это, зашли за мной и стали брать у меня интервью уже в троллейбусе. Через два или три дня показали сюжет во "Времени". А спустя несколько дней по городу стал ходить анекдот: Полторак продал машину и купил троллейбус. Теперь очень часто, когда встречаюсь с друзьями, они мне говорят: "А, на троллейбусе приехал".
— Говоря о своем издании, вы отмечаете: мы хотим простым русским языком говорить о сложном. Но ведь статьи пишут ученые или научные сотрудники, причем кондовым языком. Как выходите из этого положения?
— Очень непросто. Дело в том, что многие ученые считают, что чем замысловатее они пишут, тем более научной становится статья. Это очень наивная мысль, но присущая многим людям. Да как я выхожу из положения? Заменяю трудные слова простыми, убираю слова-паразиты.
— Авторы протестуют наверняка?
— Иногда бывает. Иногда они такие сцены закатывают! У меня был очень неприятный случай, когда одна дама-автор закатила мне, причем прилюдно, скандал из-за того, что я исправил ее текст. Стала мне даже судом угрожать. И раз уж она начала при всех, я ей при всех и объяснил, что она просто безграмотный человек. В качестве примера я ей объяснил, что нельзя писать о событиях прошлого в настоящем времени. А она писала: такой-то идет туда, хотя он уже давно умер.
Есть, кстати, очень хорошие историки, которые пишут об истории города, но у них очень тяжелый язык. И иной раз, когда они приносят мне статью, я одновременно радуюсь и печалюсь: понимаю, что мне нужно будет долго сидеть над материалом. Но бывают еще более тяжелые случаи. Есть небольшая часть авторов, которые приехали в Петербург откуда-то с юга России (Ростовская область, Краснодарский, Ставропольский края). У них язык, который я про себя называю русско-украёнский. Он вроде бы и русский, но там много таких оборотов, что приходится все переписывать, потому что авторы даже не могут выразить свою мысль.
— При этом вы все-таки не отказываетесь от таких материалов?
— Очень часто бывает, что отказываюсь. Но когда есть хороший фактический материал или неожиданный какой-то ракурс, хочется все это сохранить. Хотя если история связана с какими-то воспоминаниями, бывает, так перевирают все, что просто ужасно. Одна дама, например, писала о своем дедушке, который был поваром у Столыпина. И Столыпин, по ее словам, время от времени приходил к нему советоваться, как вести войну и т.д. Больше не с кем было посоветоваться (Смеется.).
— За последние годы в историческом центре города произошли значительные перемены: снесены старые здания, а на их месте выросли дома из бетона и стекла. Как вы думаете, удастся ли, если так дело пойдет и дальше, сохранить Петербург таким, каким мы его знали?
— В этом отношении я пессимист. Я противник всего этого, противник идеи, которая очень часто утверждается нашими официальными кругами, что, дескать, все новое всегда вызывало сопротивление. При этом начинают вспоминать А.Н. Бенуа, который был противником того же Дома Зингера и называл его похожим на флакон из-под духов. Поэтому и сейчас пусть будет то и это, в том числе четырехсотметровый "красавец". Я считаю, что все это плохо. Разумеется, жизнь и, в частности, архитектура не может стоять на месте, она должна развиваться, но развивать ее нужно с умом. И давайте будем честными: все эти здания создаются сегодня ради одного — ради денег. Потому что чиновники получают то, что мы называем откатами. Это было, есть и будет. Бороться с этим практически невозможно. Что тогда делать? Да просто нужно оставаться нормальным совестливым человеком. А эти ребята будут такими, какие они есть.
— Противники "Охта центра" считают, что 400-метровый небоскреб исказит вид города. Хотя строители заявляют, что спроектировали виды с разных точек и нигде ничего не видно… Что вы об этом думаете?
— Это все не так. Конечно, исказит. Разумеется, по поводу Эйфелевой башни тоже были разные нехорошие разговоры о том, что она испортит вид города, а потом башня стала символом Парижа. И по поводу статуи Свободы были такие же разговоры. Ну, может быть, когда-нибудь и "Охта центр" станет Эйфелевой башней и статуей Свободы в одном флаконе. Но мне эта идея очень не нравится. Я не консерватор в душе, но прекрасно понимаю — и думаю, что не только я, но и все понимают, — что через создание этой диковины в принципе просто будут отмываться большие, точнее огромные, деньги. Вот, собственно, единственное, для чего она нужна. Ну и что, несколько человек получат доход, а остальные будут всем этим любоваться. Зачем? Ради чего? Я считаю, что это плохая затея.