Олег Кашин дал первое интервью после избиения Леониду Парфенову.
Олег, вы прежде всего как себя чувствуете сейчас?
- Как говорится, лучше, чем в ту ночь. Потому что по сравнению с тем, что я пережил тогда, представить, что я буду в таком состоянии, я не мог. Врачи сделали чудо и за две недели вернули мне то, что было. Вчера была операция на ноге, на правой, на голени, которая сейчас зарастает. В общем, по дикции и манере говорить видно, что немного хуже, чем было раньше, но, по крайней мере, я жив и готов дальше работать.
Вы встаете?
- Встаю на костылях, но опять же, до операции ходил спокойно на костылях, сейчас только встаю. Второй раз за две недели опять учусь ходить.
Это последняя операция?
- Последняя, да.
Послушайте, я понимаю, что это вопрос для следователя, но мы все и вы, наверняка, тоже, только про это и думаете. Ясно, что из-за публикаций, но всё-таки - из-за чего, вы думаете?
- Я, наверное, буду очень странно выглядеть, если скажу, что я совершенно не сомневаюсь, что за этим мероприятием стояли такие-то и такие-то люди, которых оскорбила такая-то и такая-то публикация. Я, естественно, не знаю, круг тех подозрений, которые есть у меня, он совпадает с тем, что везде мелькало. Это и Химки, и Росмолодежь, и что там еще было, "Молодая Гвардия". Но ни по одному пункту у меня нет такой последней монетки, которая ляжет на весы и скажет - да, это она. Я не знаю, правда.
Послушайте, а когда били, они ничего?..
- Ничего не приговаривали.
Ни "Тебе за?.."
- Нет, нет. Это было бы проще и интереснее.
Вы не первый год в журналистике, но только в последний год вы так остро и резко писали, стали специализироваться на позиционных радикалах. Почему так? Вы почувствовали, что вот здесь новость?
- Шутки шутками, я не первый год в журналистике и не могу сказать, что в этом году что-то так радикально поменялось у меня, потому что есть такая журналистика, про которую все знают, что там в распоряжении редакции оказался документ, да? И соответственно дальше мочишь того, ориентируясь на какие-то сливы - не сливы, что-то такое. Этого у меня не было никогда. И я делал то, что делал. Во многом оценочно, во многом высказывая какие-то мнения, и выводы делал из того, что видел своими глазами, не более. Поэтому именно то, что я не был таким глубоким расследователем, я не был экспертом по какой-то теневой жизни России, для меня это и стало той причиной удивления, почему это случилось. Если бы я был условно с Политковской, я бы понимал, за что меня убили. Я сейчас не понимаю, потому что не было ни одного эпизода, по которому я бы сам мог понимать: вот за это могут убить. Нет, совершенно.
Но это же самые острые темы, которые были за последние несколько лет. Сейчас что острее, чем Химкинский лес, чем погром Химкинской администрации, чем все эти антифа?
- Смотрите, лет 6-7 назад, наверное, на то, что сейчас занимает то место, которое занимает - антифа, Химкинский лес и так далее, это были нацболы. О них можно было писать совершенно безболезненно и безбоязненно, потому что ты понимал, ты не перешагиваешь какую-то границу. Сейчас ты не меняешься, граница меняется. Стало меньше простора, потому что какие-то вещи, они делаются вне. И то интервью, которое было в "Коммерсанте" летом - анонимного организатора погрома в Химках, оно, в принципе, легко могло выйти лет пять назад в любой газете и никого не удивить. Сейчас оно почему-то многих шокировало. Видимо, просто меняется атмосфера и те вещи, которые раньше считались нормальными, сейчас перестают таковыми быть.
Я когда прочитал это интервью, у меня было ощущение, что это "уход за флажки".
- Ну, уход-то уход. Даже без анонимности тот же Лимонов говорил более радикальные вещи еще лет 7-8 в любой газете, и до ареста ему за это ничего не было, да и после ареста. Времена меняются просто, времена.
А что дальше? Как вы себе представляете?
- Дальше для меня самый главный вопрос не в смысле, как же я дальше буду жить в роли совести нации, потому что пока я здесь лежал, я многое уже задним числом узнал. И слишком много слов было сказано в мой адрес и митингов проведено. Я пока с трудом представляю ситуацию, что я пришел на пресс-конференцию какую-нибудь, на ней сижу и поднимаю руку, задаю вопрос, надеюсь к этому прийти. Совершенно не хочу становиться постоянным оратором конференций по свободе слова, каким-то митингующим, хочу заниматься своей работой, надеюсь, буду ей заниматься, надеюсь, хватит мне мозгов и здоровья, чтобы избежать тех уже новых трудностей, которые вызваны новой жизнью, которая, безусловно, началась.
Видите, вы же сами говорите, времена меняются не только в эту сторону, что теперь это кажется уходом за флажки, но и в том, что столько людей на это откликнулось. Понятно, что там есть некая заданность оттого, что была официальная реакция совсем другой, но и если ее вынести за скобку, все равно…
- Если вынести за скобку, то не было бы массы каких-то простых вещей, в том числе такого лечения, потому что эти ежедневные консилиумы в больнице, благодаря которым я излечиваюсь раза в три быстрее, чем в нормальной ситуации... Это, конечно, и позиция следствия, и "Коммерсанта", и всего на свете, тут многие проблемы решены. Второй момент, о котором мне дальше предстоит думать, те люди, которые: "Мне вот сейчас 30 лет, а им там 20-25, тот костяк людей, которые делали газету "Кашин", устраивали митинги на Пушкинской, на Чистых прудах и так далее. Оказалось, что для них я значу больше, чем я думал раньше. И что делать с таким символическим капиталом и делать ли что-нибудь, я не знаю, и меня это слегка напрягает. А этот капитал есть, безусловно. И он может мешать работать, очевидно, мешать работать, и что делать, чтобы он не мешал, и не предавать этих людей, я не знаю. Это я должен придумать сам точно.
А что близкие говорят? Они наверняка отговаривают вас от такой опасной профессии?
- Родители - это вечно больная тема, потому что они начали отговаривать меня от этой профессии лет 10 назад, и сейчас у них появился такой железный аргумент, что всё, бросай эту профессию, мы злимся, ругаемся и ссоримся. Естественно, я не брошу никаким образом. Ну, а так, да, мне тоже интересно знать, чем кончится следствие, понимать, что я нарушил и что мне делать, чтобы второго такого случая не было.
Вот чисто психологически, по-человечески, каково пройти этим двором, к этой калитке?
- Как раз тут я не беспокоюсь. Двор мне очень нравится, я его люблю и калитка очень хорошая и надежная. И уже после того, как меня побили, я прошел за эту калитку, я за ней был в безопасности. Мне гораздо важнее, я уже сейчас написал колонку в журнал "Власть", первую после избиения, которая выйдет в понедельник. К сожалению, она на ту же тему, хотя уже хотелось бы тему поменять и уже вернуться к работе, это сейчас самое интересное и самое важное.
Спасибо вам! Знаете, я не многим говорил, что к вам поеду, но все, кому говорил, передавали вам привет и сочувствие. Я, конечно, вас знал человеком жестким и по-хорошему упёртым, но тут, это превосходит всякие ожидания. Спасибо!
- Спасибо большое!