Изменять общественное сознание - задача и омбудсмена, и журналиста. Так к профессии относится журналист «Фонтанки.ру» и MR7 Галина Артеменко. Но если отставка Павла Астахова была отражена во всех СМИ, то человеческие истории из петербургских изданий незаметно исчезают. Почему нужно писать про людей, а не «про бедных», что является самой жесткой дискредитацией профессии журналиста и о нелогичности грантов на «социалку» Галина Артеменко рассказала в интервью Лениздат.Ру.
- Область работы детского омбудсмена - это, по сути, область ваших профессиональных интересов. Вы можете дать характеристику семилетней работы Астахова?
- Скажу только, что рада его отставке. Потому что закон Димы Яковлева простить нельзя. Я не знаю, кто придет на его место. Страшно, если на место серых придут черные, по Стругацким. Сейчас вообще все страшно. Но я рада, что его не будет. Я помню, как он приезжал в Петербург, чтобы найти компромат на Дом ребенка Адмиралтейского района, на Агапитову, которая высказалась против закона Димы Яковлева, - ничего не нашли, потому что не было ничего.
- В чем главная задача должности омбудсмена как таковой?
- Должен быть человек, который аккумулирует всю историю и способен ее адекватно воспринять. Мне здесь страшно импонирует Шишлов. Когда он в своем ежегодном докладе с трибуны ЗакСа обращает внимание на дискриминацию ЛГБТ, для меня это важно. И Агапитова, которая жестко отстаивает детские права, хотя сейчас это все очень непросто. При этом куча народу просто не знает, например, что можно бесплатно пойти к юристам детского омбудсмена. Ведь в публичную сферу выходит только маленькая часть того, что делается. Это меня очень сильно грузит, я пытаюсь как-то это поменять.
- Социальная тема всегда была для вас главным в профессии?
- Я бы не делила темы на социальные, культурные, политические. Мне интересна человеческая история. Я не могу сказать, что пишу, как у кого-то все плохо, и что-то этим улучшаю, дело не в этом. Я пишу о человеке. Обычном, простом, каким бы он ни был. И это, наверное, самое важное. Просто увидеть человека во всех его проявлениях. Меня бесит эта «социальная журналистика», «политическая журналистика». Журналистика или есть, или ее нет. Ты пишешь о человеке, о проблемах, о тенденциях, о возможностях. Пишешь историю. Мне говорят: «Напиши про бедных». Я не пишу про бедных, я пишу про людей.
- Но чаще это люди, которые так или иначе оказываются на задворках общества…
- Это важно - писать о тех, кто для большинства является маргиналом. О бездомных, стариках, людях с неудавшейся судьбой… Мы все - люди. И я всегда буду говорить об этих чертовых европейских ценностях, о ценности человеческой жизни, как бы это ни поносили. Иногда ты можешь рассказать об очень красивой вещи, и это тоже важно. Мне жаль, что в Петербурге очень мало текстов, которые грамотно говорят просто о человеческом - о культуре, об искусстве, о прекрасных проектах.
- Рассказ о маргинале - это всегда попытка что-то изменить?
- «Ты хочешь сделать мир лучше» - это чушь собачья, не факт, что он станет лучше. Но если ты что-то такое делаешь, от чего кто-то едет в Турцию на саммит ООН, а кто-то собирает деньги на котел в столовку для бедных, а кто-то просто прочел текст и как-то поменялся - наверное, в этом есть смысл. С другой стороны, наверное, его мало. Как его измерить? Иногда я думаю, а что я делаю, чей хлеб ем?
Много лет назад мы писали о том, что нам нужны гормоны роста для детей с орфанными заболеваниями. И до сих пор мама одной из этих девочек, с которой теперь все хорошо, мне пишет, и я знаю, что тогда нашим единым порывом мы смогли изменить ситуацию. Для меня, наверное, это какое-то оправдание того, что происходит.
- И все же, если сформулировать: ради чего эта, в сущности, не очень благодарная работа?
- Есть две истории. Одна - когда помогаешь решить конкретную проблему. Когда ты со своей чувствительностью замечаешь такие штуки, которые позволяют тебе написать так или рассказать так, чтобы кто-то сумел выскочить, чтобы кому-то не закрыли жизнь, какие-то возможности. Есть другая история, когда меняется общественное сознание. И ты должен стремиться к тому, чтобы по чуть-чуть его менять. Хотя по большому счету журналист не должен никаких проблем решать, это вообще вредно. Он должен быть над проблемой. Я, наверное, не настоящий журналист, поэтому всегда куда-то там влипаю, пишу только о том, о чем хочу, легко могу отказаться от работы.
- В профессии с такой принципиальностью трудно?
- Наверное, это мой большой минус. По современным меркам я ограниченный журналист. Я пишу только о том, что мне интересно, что меня волнует, что реально может принести какую-то пользу, что меня задело так, что я не могу не высказаться, когда это совпадает с каким-то внутренним чутьем. Вот это, наверное, самое важное, и я всегда так работала. Мне везло, наверное. Как-то я до 2014 года смогла так существовать.
- В 2014 вас попросили уйти из Regnum из-за постов в Facebook. После этого «своей» редакции больше не нашлось?
- Дальше начался странный путь фриланса. Здесь я страшно благодарна Сергею Ковальченко, с которым я работала год на «Телеграфе» абсолютно бесплатно. Это была очень тяжелая история, но это была история достоинства, в очень трудное время мы могли писать то, что считали нужным. И сейчас для меня очень дорог сайт МR7, где я продолжаю говорить то, что считаю нужным. Очень хорошо, что есть «Фонтанка» с «Добрым делом». Я считаю, что это очень важный проект. Не потому, что ты пишешь, какому ребеночку надо помочь. Нет, ты должен написать о проблемах, о трендах в благотворительности, в третьем секторе. В отличие от Москвы, мы об этом очень мало пишем. У нас что, все хорошо? Мы просто это не знаем, не хотим знать, не понимаем.
- При этом интересных проектов много?
- Много. Вот есть тренировочная квартира благотворительной организации «Перспективы». Про нее был ряд статей. Это важно - рассказать о человеке с ментальными нарушениями, который заперт в комнате в интернате, где в лучшем случае 6 человек, и даже на улицу выйти не может. Он сидит, извините, в ГУЛАГе. У нас такого в России тьма.
И если ты донес до людей мысль о том, что нужны эти тренировочные квартиры, в которых люди учились бы жить нормально, и потом жили бы уже в своих квартирах, хотя бы это сделал, может, ты не зря свои гонорары получил. Но вот этих историй, глубоких, тонких, талантливо написанных - их очень не хватает в Петербурге.
- А почему такие тексты не пишутся?
- А куда у нас писать в Питере? Давайте пересчитаем по пальцам, сколько у нас газет, журналов, порталов, где мы можем говорить о глубоких человеческих историях. И это страшная беда. Смотришь ленты и видишь, что больше половины текстов - это просто переработанные релизы. Есть «Бумага», The Village, но это узкая ниша. Люди что читают? Возьмут на станции «Метро», «Петербургский дневник».
Очень много изданий погибло. Оставшимся тоже сложно. Читатель отвык от хороших вещей, от текстов, не связанных с конъюнктурой. От тонкого журналистского мастерства.
- Отвык, потому что это перестало быть востребованным?
- С уровнем гонораров, зарплат, конъюнктурой - о чем можно говорить? Я все время мечтаю иметь возможность глубоко разбираться в проблемах. Вдумываться, анализировать, тонко сводить. Чтобы спокойно разобраться в теме, ты должен потратить две недели. Встретиться с людьми, прожить что-то вместе ними. Мы же всего этого сейчас лишены. Побежали на мероприятие, отписались, побежали дальше. Либо еще хуже, вообще никуда не пошли, скомпилировали, что написали другие. Это тоже уже нормально.
- Фриланс здесь дает какие-то возможности?
- А на что я буду жить, пока буду заниматься темами, которые требуют серьезной разработки? Мне нужно заработать столько, чтобы выжить, купить продукты, накормить кошек. Проблема конкретного выживания стоит, я не буду этого скрывать. Даже если ты сделал хороший текст, получишь тысячи две. Вот это - самая жесткая и мерзкая дискредитация профессии.
Я несколько лет назад, подходя к какому-то информационному агентству, видела, как туда бежит пожилая журналистка. С перекрученными колготками, запыхавшаяся, в поту, опаздывает. Я вот этого не хочу. Когда нищий несчастный человек бегает туда-сюда, чтобы успеть ухватить, чтобы успеть отписаться. Это противно. А с другой стороны, как по-другому хоть что-то заработать.
- Эти самые социальные гранты, которые все-таки получала та же «Фонтанка» на «Доброе дело», улучшают ситуацию в СМИ?
- Я ненавижу систему грантов. Смотрите, вот грант, посвященный проблеме ВИЧ-положительных людей, выигрывает радиостанция, средний возраст слушателей которой 65 лет. Это что? Люди, которые сейчас получают ВИЧ-инфекцию, - это, как правило, молодые гетеросексуальные люди. Даже не наркозависимые. При чем здесь эта радиостанция?
- Ну это, допустим, может быть недосмотром отбора...
- Вообще гранты на социалку - это, по-моему, нехорошо. «Я так про вас, ребят, писать не буду, тьфу на вас. Грант? Да, конечно, про все напишем». Это очень плохая штука. Писать про такие вещи нужно не потому, что ты получил от правительства деньги. Нужно написать так, чтобы обычный человек прочитал и подумал: «Черт, да что ж такое-то творится».
- Эти проблемы, человеческие истории - их сложно находить?
- Сложно находить время, чтобы про все написать. Ты берешь какой-то пласт, начинаешь его раскручивать и понимаешь, что в городе есть это, и то, и другое. Вот недавно узнала о парне, который работал в туберкулезной больнице. Туда попали два неговорящих ребенка, с ними никто не мог общаться. Жестовой речью никто не владеет, альтернативы нет, ребенок замыкается, получает психологическую травму, начинает деградировать и вообще может сойти с ума. Парень увидел это и пошел учиться, и начал пропагандировать альтернативную коммуникацию.
Еще сами люди мне пишут. Я хочу извиниться, мне очень стыдно перед многими за то, что я просто физически не успеваю ответить, описать их историю и помочь каждому конкретно. Потому что я банально вынуждена выживать.
- Вы хотели бы что-то изменить?
- В себе - наверное, ничего. А если я буду говорить об окружающей действительности, думаю, это подпадет под Уголовный кодекс. Наверное, сейчас для меня «делай, что должно, и будь, что будет» - это действительно девиз. Хотя, возможно, это пораженчество. Но я не могу экстраполировать свою судьбу как какой-то кейс. Я другая, я не могу ничего объяснять, советовать. Я журналист на стыке социальной работы. Хотя ненавижу слово «социальный».
- Почему ненавидите?
- А противно. Недавно обсуждали программу под девизом «Покупай социальное». У «Антон тут рядом», AdVita, «Ночлежки» есть обалденная сувенирная линейка. Но я как услышала этот девиз, захотелось пойти и повеситься. Не «социальное» ты хочешь купить! Ты хочешь купить качественное и крутое. Ты хочешь купить кружку, которую будешь друзьям показывать, ты хочешь купить сумку, которую с удовольствием подаришь, и все будут от нее в восторге. Не хочу я про убогость. Я хочу про то, что есть человеческое. Надо говорить о том, как это круто, что ты можешь помочь. А когда это все сводится на просительную ноту, мне противно.
- Когда запускались «Такие дела», они как раз презентовали себя как ресурс, который будет не давить на жалость, а рассказывать интересное. У них это получается?
- Думаю, да. Это хороший ресурс, важный, и очень жалко, что он возник не в Питере. На нем куча всего пишется про наши проекты. А мы не можем этого себе позволить.
С другой стороны, когда он такой большой, многое теряется. Если бы был какой-то свой ресурс. Вот «Доброе дело» на «Фонтанке» старается таким быть, но там нас двое, Лиана Растегина и я - как можем, так и стараемся. Для Питера это очень мало.
- Что вы считаете своей главной победой?
- У меня потрясающие сыновья, очень умные, продвинутые, с прекрасным образованием, состоявшиеся люди. А с профессией, я думаю, неудачно вышло. По крайней мере, я перед собой честна, я делаю то, что считаю правильным. А что будет дальше, даже загадывать не берусь.