В рамках проекта «Интервью об интервью» – обозреватель телеканала «100ТВ» и экс-редактор отдела культуры журнала «Эксперт-Северо-Запад» рассказал о продуктивности глупых вопросов, о журналистских know how Дмитрия Быкова и o том, почему не стоит бояться задавать вопросы, на которые собеседник уже отвечал.
- Как вы относитесь к самому жанру интервью?
- Когда я начинал свою «журналистскую деятельность», то больше всего я боялся делать интервью, потому что очень не хочется приставать к человеку с вопросами, в конце концов, у каждого свой мир, и с какой стати он должен меня в этот мир впускать, особенно если это человек искусства – а я по большей части брал интервью у них. У писателя, художника, актёра и без того такая профессия – открывать свой мир. Зачем я к нему полезу?
Какое-то время мне было очень мучительно расшифровывать разговор, переводить его на бумагу. Потому что человек, излагающий свои мысли, многословен, часто повторяется, и когда расшифровываешь, тебя иногда охватывает злость: чего ради ты сотни раз по одному и тому же месту… Во-вторых, часто так бывает, что пока ты общаешься с человеком, он кажется обаятельным и остроумным, но когда начинаешь переводить на бумагу его мысли, порой замечаешь, что он сказал глупость. Тебя это тоже начинает злить. Ставить как есть? Подправить? Убрать? Устная речь подчиняется одним законам, письменная – другим… Но скорее я этот жанр люблю, и если бы ещё натыркаться придумывать вопросы – это было бы совсем хорошо. Мне очень трудно придумывать какие-то вопросы, которые были бы интересны и мне, и собеседнику, и публике.
- Вы не боитесь задать вопрос, на который человек уже многократно отвечал?
- Вот этого не боюсь. Он всегда может начать отвечать так, что появятся какие-то новые детали, новые обертона. Человек не камень, человек - река, он постоянно меняется. На моих ушах – если можно так выразиться – слушатель «Эха Москвы» задал великому художнику Эдуарду Степановичу Кочергину вопрос: вот вы были беспризорником, подворовывали, отец погиб в тюрьме, мать сидела. А скажите: в современной российской ситуации возможно ли такое, чтобы полууголовная шпана, беспризорник поступил бы в художественную школу имени Академика Иогансона, окончил бы её и в конце концов стал знаменитым художником? В этот момент Эдуард Степанович встрепенулся и понёс на современную систему образования, что, мол, как бы ни была плоха советская школа, но она была, а в современной ситуации он не представляет себе… И т. д. Я встречаюсь с ним для интервью и задаю тот же вопрос, думая, что он снова покатит на систему образования. Он задумывается и говорит: «Знаете, мне же просто повезло, а сколько было таких несчастных ребят, которые не пробились. Мне повезло, что моя мама осталась цела, что она меня после лагеря нашла». Он сказал совсем по-другому, потому что изменилась ситуация интервью, изменился он. Поэтому бояться того, что ты повторишь какой-то вопрос, не следует, особенно если ты имеешь дело с интеллигентным и культурным человеком. Он не будет злиться на тебя и говорить, что, мол, сколько можно спрашивать одно и то же. Он может сказать: у меня это тысячу раз спрашивали, ну что ж, отвечу ещё раз. И ответит. Ведь человек говорит о том, что ему важно. А если это ему важно, так он и ещё раз это повторит.
- Бродский очень любил цитировать Стравинского: «Для кого вы пишете? Для себя и гипотетического alterego». Для кого вы берете интервью?
- Статьи я пишу, конечно, для себя. А когда мне заказывают интервью, а мне всегда заказывают - есть, кому читать этот текст, но я этого человека не назову.
- Не боитесь ли вы, что подстраиваясь под вкусы этого конкретного человека, вы чем-то жертвуете?
- Не боюсь. Я просто задаю вопросы, которые интересны мне и также будут интересны этому читателю. Вряд ли это универсально, но я заметил, что порой чем глупее вопрос, тем интереснее ответ.
- Не бывает плохих ответов. Бывают плохие вопросы. Так?
- Нет. Вот пример: это не было интервью, это была встреча режиссёра Андрея Прошкина со зрителями после премьеры его замечательного фильма «Миннесота» про провинциальных хоккеистов. Там есть замечательная сцена – долгий пробег братьев-хоккеистов через город. Один бежит за другим, намереваясь бить тому морду. Долго-долго бегут – снято потрясающе. Вдруг какая-то девушка спрашивает: «Скажите, пожалуйста, а вы сами с камерой за ними бежали?» Все грохнули. Он говорит: «Ну что вы, за такими лосями бегать...» И начинает захватывающе рассказывать про то, как он снимал этот фильм, как артисты учились играть в хоккей. Очень интересно, а вопрос казалось бы идиотский.
У меня так однажды было с Сокуровым: я ему задаю вопрос, вроде как умный:
- Вы сейчас снимаете фильм про Лувр, а имеет ли это какое-то отношение к вашему фильму об Эрмитаже «Русский ковчег»?
- Господи, ну что вы задаёте какие-то странные вопросы! Почему это должно быть так? Не имеет отношения к Эрмитажу. Лувр во время войны не был ограблен немцами. Ни одна картина, ни одна скульптура из музея не была вывезена в Рейх. Мне стало интересно, почему так произошло, и я снимаю про это.
- Это будет художественный или документальный фильм?
- Художественно-документальный, с использованием хроники.
И я инстинктивно говорю:
- Хроника времён оккупации?
- Боже мой, ну что вы задаёте такие вопросы. Ну, конечно времён оккупации, каких же ещё!
И после этого он вспыхивает и начинает говорить, что зачем я его расспрашиваю про этот фильм, ведь он в России не пойдёт, это совершенно очевидно. «У меня нет связей с русской прокатной мафией, я на это давно махнул рукой». Ну и далее про русскую мафию, чрезвычайно содержательно. А так бы он про это не стал рассказывать. В общем, чем глупее вопрос...
- Вы следите за работой коллег?
- К сожалению, практически нет. Но однажды я видел, как берёт интервью Дмитрий Быков. Я был потрясён тем, что у него нет ни диктофона, ни ручки. Он просто сидит и разговаривает. Я потом говорю: «Ты что, диктофон забыл?» Он: «Нет, я никогда не беру интервью с диктофоном. Я всегда записываю его по памяти». У меня дважды отказывал диктофон, и оба раза интервью получались очень хорошие: с Еленой Шварц и с Владимиром Бортко. Мне было очень трудно их писать, потому что я вспоминал. У Владимира Бортко, которому я отправил текст на сверку, все исправления – их было немного, но они все же были - касались той части, где диктофон работал, а та часть, которую я писал по памяти прошла чисто, без помарок. Думаю, что как это ни странно, Дмитрий Львович Быков прав. Когда так делаешь интервью, запоминаешь главное, уходит вся словесная шелуха, все эти «несомненно», «так сказать», «да» и прочее. Я думаю, что это очень правильно, но советовать такой подход никому не берусь.