«Лениздат» в год 75-летия в Великой Отечественной войне продолжает вспоминать, как во время блокады работали радио и газеты. В этот раз своими воспоминаниями делятся обычные ленинградцы, которым выстоять в страшные блокадные дни помогли голоса и строки тех, кто сражался за Родину с «лейкой и блокнотом».
50 ударов – все спокойно, 150 - тревога
Сегодня Галине Никифоровне Гончуковой 95 лет. Когда началась война, ей было всего 16. Недобрую для страны весть ее семья узнала от соседа по тосненской даче, где Галя с родителями всегда отдыхала летом еще с 1934-го года.
— Пришел сосед, единственный, у кого на даче был радиоприемник, и сообщил: «Война!» Тут же стали собираться взрослые. Но ведь ему никто сначала не поверил... А когда поверили, сразу стали уезжать в Ленинград, — вспоминает Галина Никифоровна.
В самом Ленинграде радиоточка (радиорепродукторы «Рекорд», своим внешним видом напоминавшие большие чёрные тарелки) была уже во многих квартирах — по радио передавали известия о трудовых победах советского народа, читали литературные новинки, транслировали музыку.
— Мы и до войны слушали радиоточку, практически не выключая, а с началом бомбежек радио стало нашим спасителем, — признается Галина Никифоровна. — Его ведь использовали не только для передачи новостей с фронта, но и как метроном. Когда в эфире не было голосов, всегда стучал метроном. И на него мы ориентировались как на сигнал воздушной тревоги. А еще этот стук был свидетельством того, что город жив… Это его сердца стук.
Эти ассоциации живых очевидцев блокадных дней потом войдут в исследования об истории ленинградского радио, которые объяснят и техническое значение трансляции метронома. Во-первых, этот звук передавали, чтобы проверить, есть ли связь. Во-вторых, он был нужен, чтобы предупредить население об авианалетах и обстрелах. 50 «стуков» в минуту означало, что можно не волноваться, и сейчас все спокойно. А вот 150 ударов не только звучали слишком быстро и тревожно, но и предупреждали о налетах.
— Конечно, слушали Ольгу Берггольц. И еще Веру Инбер – мне кажется, о ней незаслуженно сейчас забыли. А я любила ее слушать! — говорит наша собеседница. Хотя сама поэтесса так писала о тех днях ленинградского радио:
«Нет радио. И в шесть часов утра
Мы с жадностью “Последние известья”
Уже не ловим. Наши рупора —
Они еще стоят на прежнем месте, —
Но голос… голос им уже не дан:
От раковин отхлынул океан».
(поэма «Пулковский меридиан», 1942 г.)
Галина Гончукова с волонтерами, помогающими в период пандемии.
Новости для поднятия духа
До войны Галя Гончукова занималась в музыкальной школе: играла на фортепиано. Однако с началом блокады не только музыкальные — общеобразовательные школы стали закрываться. Одни были разбомблены, в других не было отопления, и школьников отправляли по домам до лучших времен.
— А я так любила слушать музыку! — вспоминает Гончукова. — Поэтому, когда по радио стали передавать концерты, садилась у окна и слушала… Конечно, помню, как передавали «Седьмую симфонию» Шостаковича. Тогда весь город слушал. Кто дома, кто на улице, у ретрансляторов.
А вот к последним известиям с фронтов, по словам Галины Никифоровны, приходилось относиться скептически.
— Новости были такие — для поднятия духа. Каких-то ужасов о сожженных деревнях, о геноциде евреев, про концлагеря, мне кажется, нам не рассказывали. Может, просто старались нас, блокадников беречь. Еще временами было такое, что «после долгих продолжительных боев наши войска оставили…» — но, по-моему, такое тоже было редко.
Еще Галина Гончукова вспоминает, как сложно было разобраться в итоге в том, что передавали по радио:
— Были два таких города — Ровно и Рогачев. На Украине и в Белоруссии. Они все время переходили «из рук в руки» — то наши их отобьют, то немцы возьмут. Помню, раз пять, наверное, переходили туда-сюда. Потом все же сообщают, что города советскими войсками оставлены….
Кроме того, по словам блокадницы, по радио передавали оповещения о нормах выдачи хлеба, постоянно об этом говорили, когда нормы стали увеличивать. И это были те новости, которые жители города очень хотели слышать.
Гончукова, хотя и опосредованно, но имеет некоторую причастность к радио. С 1942-го года она работала на заводе «Радист», под который приспособили бывшую церковь. До войны он выпускал радиоприемники. А в блокадные годы стал заводом № 186, на нем стали делать полевые рации.
Про Победу, ленинградскую Победу, — прорыв блокадного кольца — Галина Никифоровна тоже услышала именно по радио.
— Мы, когда передали это сообщение, были такие счастливые! Прыгали, вопили от счастья, кричали «Ура!». Мы поняли, что теперь мы будем жить. А до этого у меня на каждой странице дневника – «Только бы выжить!». 18 января 1943-го стреляли только ракетницы, такой вот был салют. А уже через год, 27 января, когда полностью сняли блокаду, салют был настоящий.
Газеты шли на фронт
А вот про газеты в блокадном Ленинграде Галина Гончукова почти ничего сказать не может:
— Я совсем не помню, чтобы у нас были газеты, хотя они, конечно, выходили. Но в основном они, видимо, все-таки шли в первую очередь на фронт, к бойцам. Да и откуда мы могли взять газеты? Почта работала плохо — даже письма доходили с большим опозданием. У меня вот дядя воевал во внутреннем кольце, был ранен, попал в госпиталь в Ленинград. Написал нам, чтобы мы его навестили, — мы до этого госпиталя пешком могли дойти. А письмо получили только через месяц, как раз в тот день, когда дядя умер. Так что газеты нам точно не приносили. И на заводе, где я работала, их не было. Даже стенгазет не было. Только какие-то боевые и агитационные листки.
Подтверждение тому, что газеты все-таки главным образом предназначались для бойцов, можно найти в статье поэта Николая Тихонова, напечатанной во время войны в «Правде»: «Никогда не забуду, как в окопах на Неве, на батареях Пулково, у разведчиков, на аэродромах, в блиндажах и землянках читали бойцы и командиры свою боевую газету. Ждали ее, как искали в ней описание подвигов, новое в овладении всеми видами оружия, статьи своих старших начальников, ответы на письма, песни и стихи, как жадно их читали в перерывах между боями».
— Радио и только радио тогда было главным источником информации для ленинградцев, — заключает Галина Гончукова. — Так что ему нужно в ножки поклониться!
«С радио вставали, с ним ложились, с ним умирали»
Анне Андреевне Григорьевой в 1941-м тоже было 16 лет. О блокаде она вспоминать не любит — черное, говорит, время было. Но и она не могла не сказать о роли радио в выживании ленинградцев в те страшные годы.
— Конечно, его не было так много, как показывают сегодня в фильмах о войне. Радиоточки были далеко не во всех домах. Но там, где они были, их не выключали вовсе. С новостями по радио вставали, с радио ложились, с ним и умирали. И репродукторы на улице слушали. Бывает, бомбежки еще не слышно, а по радио уже передают воздушную тревогу — успеваешь спуститься в бомбоубежище, спастись.
Еще одна наша собеседница — блокадница Нелли Ивановна Трускова. Ей, когда началась война, было всего 4 года. Но и у нее навсегда отложилось в памяти, как ее бабушка стоит у радиоточки после известия о снятии блокады и плачет.
— Я ее спрашиваю: чего ты плачешь? А она: что Иван (отец Нелли Ивановны пропал без вести — прим. ред.) не вернулся… Я, конечно, в силу малолетства мало что помню, но этого не забудешь. Радио было тем, что держало всех нас тогда, пульс жизни. Я его до сих пор слушаю каждый день.
Елена Гусаренко