На Baltic Weekend 2015, который состоялся на прошлой неделе в Санкт-Петербурге, главный редактор «Эха Москвы» Алексей Венедиктов в рамках проекта Лениздат.Ру «Интервью об интервью» рассказал о том, как помогает интервьюеру опыт школьного учителя, почему он не стал беседовать с Брейвиком и чем хорош Ларри Кинг.
— Насколько полезен для интервьюера опыт работы школьным учителем, кем вы были в течение нескольких лет до того, как стать журналистом?
— Навыки учителя являются базовыми, чтобы сделать хорошее интервью. Потому что, когда у доски стоит двоечник, а вам нужно поставить ему тройку, вы задаете ему правильные вопросы.
— А если стоит задача утопить отличника?
— Можно задать такие вопросы, на которые никакой отличник не ответит.
— Остались ли для вас секреты в жанре интервью?
— Интервью — дело индивидуальное. У Познера, например, свои умения и навыки, которые едва ли пригодятся Ксении Собчак и уж точно не пригодятся мне. У всякого интервьюера свой набор индивидуальных инструментов. Что касается секретов, то для меня так и осталось неведомым, как беседовать с такими дамами, царицами, как Галина Вишневская, Майя Плисецкая, Елена Образцова. Я брал интервью у каждой из них и каждый раз терпел сокрушительное поражение. Я ничего не понимаю ни в балете, ни в опере, но я благоговею перед этими женщинами, а когда благоговеешь, разговаривать невозможно. В итоге я перестал брать у таких женщин интервью. Я понял, что не умею брать интервью у цариц, и просто не буду больше этого делать, учиться тоже не буду. Да и цариц больше не осталось.
— Что делать, если собеседник интервьюеру неприятен?
— Три четверти собеседников неприятны. Что делает хирург, если раненый ему неприятен? Вытаскивает пулю.
— Но за работой хирурга широкая аудитория не следит. Он не обязан учитывать ее интересы…
— Хирург работает в своих интересах. Он выбрал эту профессию не для пациента, а для себя. Так же, как и я. Я не вижу особой разницы между нами.
— Как вы готовитесь к интервью?
— Долго и тщательно. Читаю десять последних интервью гостя. Собираю вопросы аудитории. Изучаю повестку дня. Думаю, как прошибить броню собеседника. Он же наверняка уже дал тысячи интервью, и его обычные ответы — это его броня. Пишу вопросы на бумаге, которую потом забуду на столе в кабинете. Что остается в голове — те вопросы и задаю. Только то имеет значение, что осталось в памяти.
— Для вас главный показатель качества интервью — его цитируемость?
— Не обязательно цитируемость. Это могут быть и просто разговоры о нем. Или внутренняя цитируемость, когда о нем говорят в профессиональной среде. Или, скажем, начинают хвалить интервью, которое вышло два, три месяца назад. Это означает, что я что-то такое сделал, о чем люди помнят.
— Бывает ли так, что подготовленное вами интервью вам самому очень нравится, а публика к нему равнодушна?
— Конечно. Ничего в этом страшного нет. У меня есть референтная группа, которую я могу спросить, что я не так сделал, это всего несколько человек, чьим мнением я дорожу. Я не обращаю внимание на мнение публики. Отношусь с уважением, разумеется, но это не главный критерий.
— Готовы ли вы сделать интервью с человеком, который находится за гранью добра и зла?
— С военным преступником — да. Сегодня он военный преступник, а завтра глава государства, и ты как журналист обязан следить за его «карьерой». А банальный садист и убийца мне не интересен. Что с ним делать?
— Вас не интересует природа зла?
— О природе зла нужно говорить не с садистами и убийцами, а с теми, кто их изучает, — психиатрами, например. Мне предлагали поговорить с Брейвиком. Я прочитал штук пятнадцать интервью с ним, ничего там нет. Я его не расколол бы, а зачем тогда все?
— Кого бы вы могли назвать своими учителями?
— Многих. Я подворовываю приемы. Например, один французский журналист научил меня заканчивать интервью. Он не стесняясь говорит: пятнадцать секунд. Или — минута. Не стесняется перебивать собеседника, не говорит: уважаемый такой-то, у нас с вами остается совсем немного времени и скоро будет рекламная пауза. А просто и коротко: пятнадцать секунд. У Ларри Кинга я подсмотрел манеру внимательно следить за жестами и мимикой гостей. Он брал как-то интервью одновременно у меня и у Аркадия Дворковича. Он спросил о чем-то вице-премьера, я помотал головой, и он тут же повернулся ко мне и, не дослушав Дворковича, спросил меня: Алексей с чем-то не согласен? Такие штуки и подсматриваю у всех. Но единственного учителя, конечно, нет.
— Многие полагают, что акции Ларри Кинга переоценены...
— Кем?
— Публикой, коллегами. Например, Владимир Познер считает Кинга слабым интервьюером, который задает слишком комфортные для собеседника вопросы.
— Я спросил Кинга: «Ларри, почему интервью с Путиным вышло такое неинтересное?» Он ответил: «После того, как Путин сказал "она утонула", уже было неважно, что будет там еще, — интервью удалось. Про "она утонула" все будут говорить». А целиком интервью было скучным. Так творится миф о великом интервьюере. Статус Венедиктова как великого интервьюера — это тоже миф, и я его всячески поддерживаю и раздуваю. И Владимир Познер тоже. Он считает, что у Кинга слишком сладкие вопросы, — ну и что? Пусть будет и кондитерская, и вегетарианская лавка, и мясной магазин.
— Если бы вы могли дать начинающему интервьюеру один-единственный совет, что бы вы сказали?
— Готовьтесь.