Новая героиня цикла «Лениздата.Ру» о журналистах, сменивших профессию, — Ольга Рыжих. Ольга начинала свою карьеру новостным корреспондентом на радиостанции «Экорадио», затем вместе с коллегами организовала ИА «Все новости», где была корреспондентом и выпускающим редактором. Проработав более 10 лет в журналистике, она ушла из профессии в эпоху ковида и стала фельдшером.
Мы поговорили с Ольгой о значении личного кризиса в уходе из профессии, полезности своего дела для людей и об ощущении «ещё не свой на новой работе, но уже не свой на старой».
— Вы целенаправленно шли в журналистику? Как вы попали в профессию?
— В детстве, когда я выбирала профессию, я мечтала стать или врачом, или журналистом. На бюджет в медицинский я не поступила, поэтому под влиянием родителей пошла в вуз, в который меня брали на тот момент, — в технический. Мои родители считали, что в любом случае нельзя терять год: нужно идти учиться туда, куда берут, если что, будет возможность перепоступить. Я не перепоступила, отучилась в техническом вузе. Там мы делали газету, и меня это увлекло. Я решила, раз с медициной не получилось, вторая мечта, журналистика, должна сбыться.
После окончания вуза я устроилась новостником на местную радиостанцию «Экорадио» – единственная в Нижнем Тагиле станция со стопроцентным местным наполнением эфира. Постепенно развивались интернет и интернет-журналистика. Мы в редакции поняли, что нужно идти в ногу со временем и делать новостной сайт. Так появился сайт городского агентства новостей, в который я и ушла.
Фото: архив Ольги Рыжих
— А сколько людей вместе с вами запускали этот проект?
— Мы же провинциальная редакция, у нас был маленький штат. В лучшие времена, считая главного редактора, было 5 человек. Может быть, в крупных городах такое сложно представить. Мы делали новости на радио, затем стали выкладывать их в Интернет, потом работали над более крупными проектами, текстами, сериями репортажей. Особо не нужно было никого привлекать со стороны.
— Когда вы поняли, что журналистика вас больше не интересует?
— Я не могу сказать, что однозначно поняла — журналистика меня больше не интересует. С любым делом, которому ты отдал столько времени и сил, тебе жалко расставаться. Я не могу сказать сейчас на сто процентов, что больше никогда не вернусь: не наиграюсь в медицину и не захочу обратно. Я в этом не уверена. Моё решение сменить профессию совпало с возрастным периодом моей жизни, кризисом, когда ты прикидываешь, чего ты хотел, чего добился, какие у тебя были на самом деле жизненные цели. Плюс наша редакция переживала внутренний кризис: у нас началась текучка, ребята уходили, мы теряли слаженный коллектив, было недопонимание с руководством. Всё одномоментно навалилось, и я подумала, почему бы не пойти и не попробовать реализовать себя в том, что мне было когда-то интересно. Я чувствовала, что пожалею, если не попробую.
У нас в Нижнем Тагиле нет медицинского вуза. В медвуз, конечно, вообще сложно идти в более зрелом возрасте. У нас есть медицинский колледж, куда поступают без экзаменов. Там конкурс аттестатов: если ты просто приносишь свой школьный аттестат, неважно, сколько лет назад ты его получил, и если у тебя там хорошие оценки, то тебя зачисляют на бюджет. Возможно, немного страшновато, что выпускники, которые поступают без экзаменов, работают в медицине, но это так.
Когда я поступила, выяснилось, что в колледже учится много людей, которые поступили не сразу после школы. У нас на курсе был мужчина старше меня, ему было на тот момент 45 лет, со своим строительным бизнесом. Он просто решил, почему бы не попробовать выучиться на фельдшера. Такова практика людей, которые во время своего жизненного кризиса решили попробовать поменять профессию.
— Я нашла вашу статью «Помощь для скорой помощи». Это репортаж об одном дне работы врачей и фельдшеров скорой. За этот материал вы даже получили премию как лучший журналист электронных СМИ за 2014 год. На вас такое большое впечатление произвела эта работа, что вы вспомнили о своей детской мечте?
— Я бы сказала, наоборот, меня медицинская тема всегда привлекала именно потому, что я не смогла к ней приобщиться в своё время. Работа медика очаровала меня не во время репортажа. Поскольку мне было интересно, я пошла на этот репортаж, а потом уже, зная, как там всё устроено, подумала, почему бы не пойти учиться и работать.
— В репортаже вы писали о маленьких зарплатах врачей, большой загруженности, бумажной волоките и сильной текучке кадров. Вас это не отпугнуло стать фельдшером?
— Когда я пошла учиться, у нас и в журналистике была текучка, небольшие зарплаты и большая нагрузка. Всегда кажется: лучше там, где нас нет, но мне казалось, что в медицине получше. Сейчас я, получив опыт, уже понимаю, что работы бывают разные, в том числе в медицине. Ты можешь попасть туда, где за достойные деньги будет сравнительно небольшая нагрузка. В некоторых же местах нужно попотеть, выложиться на полную, при этом зарплата будет небольшая.
Врач – это профессия, в которую нужно идти только по любви, ради денег долго ты все равно там не продержишься. Это большая нагрузка не только физическая, но и психическая и эмоциональная.
— Работая в редакции последние месяцы, уже уходя из журналистики, вы знали, куда хотите пойти?
— Из редакции я уходила в никуда. Несколько месяцев я находилась в прострации. За это время вопросы, которые меня совершенно не устраивали и из-за которых я хотела уйти, сгладились. Я глубже поняла специфику работы фельдшера в нашем городе, и у меня были небольшие сомнения, правильно ли я поступаю. Страшновато, честно говоря, вот так брать и с проторенного пути идти туда, где ты еще не шел. С другой стороны, потраченного времени, усилий и образования жалко, поэтому я всё-таки решила, что нужно попробовать.
Фото: архив Ольги Рыжих
Два-три месяца я решалась сделать шаг. Как раз пришел ковид: когда я устраивалась, был первый год пандемии, 2020-й, то есть я попала с корабля на бал. Если обычно, когда новый человек приходит работать на врачебную должность, его сначала стажируют, смотрят, каков он, подсказывают, помогают, то у меня было не так. Я пришла, мне открыли кабинет, в него тут же выстроилась очередь из людей и сказали: «Иди, работай. В процессе разберешься, что там и как». Это, конечно, страшно.
Одно дело – ты привык всю жизнь тексты писать. Да, тексты влияют на нашу жизнь, но врачебное вмешательство влияет на неё гораздо больше. В медицине цена ошибки несоизмеримо выше.
— Вы упомянули, что в редакции возникали недопонимания, проблемы среди коллектива и редакторов. Что это за проблемы и как они повлияли на ваше решение?
— Скажем так, наступил кризис внутреннего общения, начались столкновения характеров. Сказалось и влияние цензуры: о том-то нежелательно писать, здесь наш потенциальный рекламодатель – его тоже лучше не трогать. Мне кажется, подобное есть в любом СМИ, просто внутри тебя есть черта, за которую нельзя переходить. Ты думаешь: ну вот на это я ещё закрою глаза, тут пойду навстречу, но когда это пересекает какую-то внутреннюю границу, ты понимаешь, что об этом точно должна написать, а тебе говорят – не пиши или пиши так, как надо. Назревает желание всё бросить и уйти. К сожалению, так бывает не только в малых редакциях, которые зависят от рекламодателя, но и в больших. Хотя говорят, что есть города, где пресса более-менее свободна.
— А для вас что это была за черта? О какой проблеме вы хотели написать, но так и не смогли?
— Товарищ, который сейчас занимает пост главного редактора в моём бывшем издании, придумал проект «Дом вверх дном» — это ревизоры для ЖКХ. Мы ходили по домам и смотрели, как управляющие компании обслуживают их, как содержат, где откровенно косячат. Жильцы рассказывали, что их беспокоит, потом мы брали комментарий самой управляющей компании, которая объяснялась, почему лестницы в доме рассыпаются и в подвале трубы текут, а она ничего не делает. Одна их этих «управляшек» рассматривалась как потенциальный рекламодатель, поэтому нас попросили написать хорошо. А всё было нехорошо.
Мы не смогли тогда найти компромисса, и на фоне моих внутренних переживаний это стало последней каплей. Я думала: «Господи, это же не политика, это просто "управляшка". Почему здесь-то мы не можем написать как требует совесть?» Может быть, при других обстоятельствах я не так остро бы отреагировала. Но тогда у меня вообще была переоценка всей жизни, для меня это оказался край.
— Как вам дался уход из профессии?
— Работа позволяла сделать гибкий график, где-то можно было поработать вечером, где-то в выходные, то есть я смогла совмещать с учёбой.
Во-первых, было страшно, потому что уходишь в неизвестность. Во-вторых, за четыре года, что я училась, у нас сменился главный редактор, мы научились находить общий язык с учредителями. Коллектив сложился. Хотя незадолго до моего ухода ушёл один хороший журналист, уехал в Екатеринбург – многие рассматривают наш небольшой город как стартовую площадку. Я подумала: «А зачем я, собственно, ухожу-то, сейчас же всё хорошо?» Я до сих пор не уверена, что поступила правильно, нахожусь в подвешенном состоянии, между «двух миров».
Несмотря на то что я ушла из редакции, с ребятами-коллегами мы общаемся, иногда собираемся, обсуждаем какие-то сплетни. Но я всё равно чувствую, что теряю с ними связь. При этом в медицине я не чувствую себя на 100% своей. Я как будто без своего места. Не исключаю, что вернусь назад. Не могу сказать, что завязала окончательно с профессией и всё, видеть её не могу.
Изначально, когда я уходила, думала, что буду вести что-то типа медицинского блога, заниматься просветительской работой в СМИ. Фактически, пока была пандемия, времени на это абсолютно не было, работа занимала очень много времени.
— Что самое сложное при переходе из журналистики в медицину?
— Очень страшно навредить человеку, ты очень боишься сделать что-то не так. Вдруг ты оказываешься один на один с пациентом, и тебе нужно принимать клинические решения, причём в условиях поликлиники надо делать это быстро, потому что врачу по нормативу отведено 12 минут. За эти 12 минут не всегда осмотреть толком успеваешь, а когда пандемия, пик волны ковида, у твоего кабинета очередь такая, что понимаешь: если по 12 минут будешь уделять пациентам, то, возможно, последнего примешь утром, когда придет следующая очередь. В этих условиях нужно принимать решения с сумасшедшей скоростью – и это ужасно нервозно.
Самое страшное и самое сложное – принять на себя ответственность за чужие жизнь и здоровье.
Причём люди приходят к тебе с надеждой, что ты им прямо сейчас диагноз поставишь и эффективное лечение назначишь, а это не всегда так. Даже одно и то же лекарство не всегда двум разным людям помогает с одинаковой эффективностью – кому-то оно может подойти, кому-то нет. Кому-то парацетамол сбивает температуру, а кому-то нет. А потом пациенты к тебе приходят и говорят: «Доктор, ты плохой парацетамол назначил».
Поскольку я пошла учиться в 30 лет, я производила впечатление врача, который уже что-то повидал, даже на своём первом приёме. Во время учебной практики, когда мы входим с надеждой, что научимся делать внутривенные инъекции, медсестра в отделении больницы говорит: «Я вам своих пациентов не доверю, потому что потом виновата буду я, если у них будут осложнения». В итоге всю практику ты сидишь и катаешь ватные шарики. Это повсеместная история – и у студентов-медиков в вузах, и в колледжах – то есть практика, на которой ты действительно чему-то учишься, не часто случается. Либо тебе боятся что-то доверить, либо нужно ходить хвостом за медперсоналом и доставать их, чтобы они поверили, что тебе это важно. Но и такая тактика не всегда срабатывает.
Фото: архив Ольги Рыжих
Фельдшер – это вообще своеобразная должность – «недоврач», но «перемедсестра». Медицина идет к тому, что фельдшеры должны остаться на скорой и на ФАПах [прим. – фельдшерско-акушерских пунктах], но по факту у нас в провинции врачей не хватает, поэтому фельдшеры поголовно работают на врачебных должностях. Но когда ты идёшь на практику, никто из врачей не хочет с тобой возиться. Они считают, что фельдшер и врач – совершенно разные уровни, мол, почему они должны тебе что-то объяснять. Чувствуешь себя «не пришей кобыле хвост»: непонятно, что ты собой представляешь, но практика у тебя при этом почти всё время сестринская.
Ты учишься ставить инъекции, катать ватные шарики, убирать процедурку, а в конце должен лечить людей. Вдруг. Внезапно.
Однозначно хочу сказать, что медицина – это прямо очень сложно. Врачи, которые помимо того что успевают приём вести, вызовы на дом, ещё и медицинскую документацию ведут, умеют в эмпатию и в коммуникацию с пациентом, успевают читать клинические рекомендации не только российские, но и следить за зарубежными, выстраивают своё лечение в соответствии с международными представлениями о доказательной медицине – это уровень просто… Это боги, суперлюди, сверхчеловеки!
С другой стороны, я не могу сказать, что журналистика однозначно лёгкая профессия. Делать расследования, находить интересных героев, уметь их разговорить и вытащить эмоциональное знание – это тоже круто. Каждая профессия по-своему крута. Всё зависит от того, что конкретно ты делаешь в своей профессии.
— На какой работе вы ощущаете себя счастливее?
— Были моменты, когда в редакции я летала, парила, могла от увлечения темой или проектом ночи не спать, но при этом чувствовать себя на гребне волны. А бывали периоды, когда я просто тухла в каком-то болоте. В медицине всё аналогично. Когда пришел омикрон, была бесконечная рутинная волна, когда все пациенты приходили как под копирку с одними и теми же жалобами, за пациентами нужно заполнить кучу всякой документации, которая, складывалось ощущение, нужна только страховой компании.
Бывает, что человек чудом дошел до кабинета врача и непонятно вообще, как не умер по дороге. Ты выходишь из кабинета, видишь, что человек в состоянии «ещё немного и реанимировать придется» и начинаешь в срочном порядке что-то делать.
Бывает, что пациенты – просто замечательные люди, которым искренне хочется помочь. Они зацепили тебя за живое, ты за них переживаешь. Когда у них всё налаживается, ты счастлив. А рутина есть и там, и там.
— Связано ли это ощущение счастья для вас с ощущением важности собственного дела?
— Я думаю, что связано. Для меня это важный вопрос – насколько я приношу пользу людям и делаю что-то важное и полезное. В медицине это «ощущение важности» всё-таки сильнее. Хотя и там настигает чувство, что ты просто сидишь, бумажки заполняешь. Этой бумажной работы настолько много, что у меня иногда возникает вопрос: «Я вообще здесь для чего?! Для людей или для бумаг?».
— Занимаясь этой темой, я случайно нашла пост анонимного пользователя в сообществе в «ВКонтакте» (Планёрка. Журналистика и СМИ). Он опубликован в марте 2022 года. «Всем привет! Кто-нибудь задумывается о том, что будет делать, если его нынешнее медиа прикроют? Работу сейчас в СМИ будет трудно найти, тупо из-за того, что число этих СМИ уменьшилось. А из тех, что остаются, все почти сплошь государственные с понятно какими издержками. В общем, если мою контору хлопнут, я бы вообще свалил из журналистики. Но вот куда? У кого-нибудь был опыт смены сферы деятельности? Пожалуйста, помогите советом». Какой бы вы дали совет этому человеку и всем людям, которые хотели бы сменить сейчас профессию?
— Как бы это банально ни звучало — слушать своё сердце. Понять, что тебе, кроме журналистики, интересно, в чём ты можешь быть хорош. Если у вас стоит задача заработать много денег – можно пойти на кассу, говорят, там много зарабатывают сейчас — ну, точно не меньше, чем фельдшер в поликлинике.
Когда я сама уходила из редакции, я бы хотела услышать: «Ты всё делаешь правильно! Не бойся». Мне таких слов очень не хватало.
Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга